Уолли Лэмб - Она доведена до отчаяния

Перед закрытием магазина я нарочно налетела задом на витрину с сувенирными табличками «Кто застрелил Дж. Р.?». Керамические плашки посыпались на пол почти с таким же отвратительным звуком, с каким упала с крыльца Роберта.

– Ну фсе, Толорес! – закричал мистер Бухбиндер. – С менья хватит!

– С меня тоже! – заорала я. – Вы самые жалкие люди на свете!

– Фы уволены! Фы здесь больше не работаете! Кто фы такая, я фас вообще не знаю!

– Хорошенькое обращение с человеком с опухолью мозга! – крикнула я.

Я отпраздновала освобождение от Бухбиндеров покупкой микроволновки и двух золотых рыбок, которых назвала Уильямом Хёртом и Кейтлин Тернер. Я навещала их короткими перебежками, отбегая от большого телевизора к микроволновке разогреть еду. Я заметила одно совпадение: если поднести ладонь на полдюйма к экрану телевизора или к микроволновке, то ощущаешь слабое статическое электричество. Меня немного волновало, уж не отскакивают ли от меня молекулы радиации и не травлю ли я себя всем этим телевидением и разогретой пищей. Покупка золотых рыбок была минутной прихотью, я взяла для них сухого корма, но забыла об аквариуме. Поэтому они жили в бабушкиной мойке, плавая там с вполне довольным видом. Я почти убедила себя, что могу кого-то любить – и не уничтожить. Да только вот рыбок я не любила. Я любила Роберту. И волновалась за нее. Наверное, она меня теперь ненавидит. На радиостанции ее заменили каким-то стареньким, но бодреньким диск-жокеем, списанным в Голливуде. Я не видела ее больше месяца: в больнице мне сказали, что она переведена в дом для выздоравливающих «Солнечные окна».

– Конечно, я с удовольствием возьму вас на полную неделю! – обняла меня миссис Гатвокс. – Вы теперь будете совсем как член нашей семьи.

Я позволила ей видеть в ложном свете все, что она хочет, – выглянуть из самого солнечного окна, если ей так приятнее.

Всю следующую неделю миссис Гатвокс – Беа, как она просила ее называть, – напевала, улыбалась и изобретала миллион дел, которые требовали от нее накидывать пальто и оставлять меня со своим сладким сынком наедине.

Как-то днем Ронни перестал работать и подошел ко мне, когда я мазала глазурью торт к юбилею. Улыбнувшись своей обнажающей десны улыбкой, он залился краской.

– Что? – спросила я. – Чего тебе, Ронни?

– Кого ты больше любишь в «Ред сокс» – Джима Райса или Дьюи Эванса?

– Не знаю, – пожала я плечами. – А ты кого?

– Райса, – ответил он.

– А-а.

– Моя мама говорит, я должен тебя поцеловать. Можно?

Я отложила лопатку для глазури и посмотрела на Ронни. Кивнула. Он взялся мучными руками за мои щеки и закрыл глаза, после чего набрал полную грудь воздуха, будто собирался нырнуть поглубже.

Я объективно анализировала поцелуй, пока он длился, – плотный и мясистый, ни приятный, ни неприятный.

Выполнив поцелуй, Ронни заулыбался. Я тоже улыбнулась.

– А можно, еще раз? – спросил он.

– Ронни, – начала я, – я не в настроении… У меня нет никаких… Ну, ладно, давай.

На этот раз я ответила на поцелуй. Целовала я, в принципе, не Ронни – а запах хлеба с корицей и изюмом в печке, теплую комнату со скрипучими половицами и мечты миссис Гатвокс о внучатах. Целовала Ронни, чтобы доказать себе – я могу быть нежной и любящей, при том что отвратительно обошлась с бедной Робертой. А еще я целовала Данте и терлась о его бедро. Поцелуй был такой же ложью, как моя опухоль мозга, как был мой брак. Мы целовались, пока у Ронни не наступила эрекция.

К концу моей смены миссис Гатвокс еще не вернулась домой. Заявление об увольнении я написала на корешке квитанции и оставила на кассе. Три дня я не брала трубку. Когда телефон начинал звонить, я ложилась на водный матрас и наставляла пульт на телек: «Сумеречная зона», «Трое – это компания», Джонни Карсон, «Чертова служба в госпитале «Мэш». Я растворялась в том, что показывали.

В конце лета я получила письмо от незнакомой женщины, Жаклин Прайс, третьей жены моего отца. «Перешлите адресату», – значилось на конверте, предназначенном моей бабушке. Жаклин писала, что считает, у меня есть право знать: неделю назад мой отец скончался, проболев полгода. Когда он в феврале лег в больницу на операцию, у него обнаружили такой рак, что просто зашили и ничего делать не стали. Папа просил меня не разыскивать и ничего не сообщать, пока не пройдут похороны, объясняла Жаклин. Он настоял на кремации и оставил все, что имел, ее детям от предыдущего брака. «Он был любящим мужчиной», – писала она.