Уолли Лэмб - Она доведена до отчаяния

В первые дни после переезда я сгребала вокруг дома прошлогоднюю листву и набивала ее в мешки, мыла двойные рамы, отмывала шампунем ковры, ходила на прогулки по пять миль каждый день. Остаток маминой картины я за сорок пять долларов вставила в рамку в мастерской оригинального искусства и повесила на лестнице вместо нашей с Данте свадебной фотографии. Место оказалось удачным: днем солнце, проходя через овальное окошко на входной двери, точно лучом прожектора светило прямо на картину.

В ноябре я нашла работу на неполный день в магазине сувениров и новинок Бухбиндера. Мистер и миссис Бухбиндер были выжившими после Холокоста евреями, хмурой седовласой парой с таким сильным акцентом, что мне приходилось просить повторять, что они сказали. С утра до вечера они тараторили друг с другом на своем гортанном языке и тыкали пальцем, где я пропустила, когда вытирала пыль. Это была моя работа – вытирать пыль и высматривать воров и «тураков», которые могут что-нибудь сломать. Бухбиндеры наняли меня на сезон отпусков на следующий день после того, как президентом выбрали Рональда Рейгана.

– Вы голосовали за «арахисового фермера» или за иктора? – спросил меня мистер Бухбиндер в качестве собеседования.

– Простите, за кого?

– За иктора, за этого голливудского поца!

– А-а. Честно говоря, у меня не было возможности проголосовать.

– Отлишная итея! – восхитился Бухбиндер. – Вы приняты.

– Джо Вишниевски просит напомнить, что в семь часов во вторник в Пуласки-холле состоится собрание, будут выбирать чиновников. Так что того, ребя, тащите тудыть-сюдыть задницы, ежели вы точно знаете, что для вас хорошо. А пока слушайте Уолта Скибу и группу «Вайс верса». «Встрепенись!» Вы чего, это полька так называется.

Всю неделю Роберта ходила в спортивном костюме, но для пятничного выхода в «Китайский рай» и в кино она наряжалась – «причипуривалась», по ее выражению. Она надевала блестящий вискозный брючный костюм и подкрашивалась оранжевой помадой и радужными тенями. Дергающаяся рука иногда вычерчивала заломленную, как у клоуна, бровь, присыпанную блестящими сыпучими тенями лавандового цвета. Мне все время хотелось протянуть руку над вегетарианской ло мейн и поправить на Роберте ее дурацкий парик.

Роберте никогда не приходило в голову говорить на людях потише или проверить, правильно ли застегнуты пуговицы на блузке.

– Значит, мой голос узнали, – всякий раз отвечала она, если я говорила, что люди смотрят. – Это, наверное, любители полек.

Роберта чаще всего отвергала мои попытки быть ее нянькой. Нет, она не бросит курить, что бы ни говорили мы с доктором. Нет, она не позволит готовить для нее еду: мигрень и головокружения никоим боком не причастны к тому, что она время от времени забывает поесть. Единственная причина, почему Роберта разрешала мне для нее стирать, состояла в том, что ей трудно было попасть четвертаком в щель автомата в прачечной. Причем она винила щели, а не свои дрожащие руки. Я сказала, что буду рада приходить и помогать ей вымыться и накраситься. Роберта ответила, что согласилась бы, будь она инвалидом, а так – нет, спасибо.

Мне все же удалось убедить ее купить занавески и позволить отскрести черную краску с витрины. Теперь Роберта махала мне через улицу, когда мы говорили по телефону. Я изобрела сигнал: один звонок, если что-то стряслось, и два – если она хочет пообщаться. Роберта вечно путала первое и второе, и я много раз летела через улицу со всех ног и врывалась в салон, хватая воздух ртом, к немалому удивлению Роберты.

– Расслабься, – говорила она, сидя в облаке сигаретного дыма. – Жизнь слишком коротка.

Бухбиндеры зудели, чтобы я больше улыбалась покупателям и следила за теми, у кого пальто с большими карманами. Им не хотелось учить меня работать за кассой. В конце концов их покорила моя кипучая энергия: когда я не пылесосила и не вытирала пыль с товаров, то собирала в подсобке подарочные коробки или укрепляла стеллажи. После январской инвентаризации мистер Бухбиндер наконец улыбнулся и сказал, что я могу получить пятнадцать процентов скидки на все, что мне приглянется в магазине. Я первая девушка, заверил он, которая продержалась у них три месяца и ничего не разбила.

– Это был Уолт Войцеховски и его «Аккордиотонс». Вы прослушали польку «Кто украл кишку?». Эдди Вудка из газетного киоска просил передать ему привет в эфире. Привет, Эдди, как там твое ничего, висит еще?

В воскресенье, когда я складывала выстиранное белье Роберты и слушала ее программу, запись закончилась, и наступила тишина. Я замерла с теплыми простынями в руках. Пошел блок объявлений о бытовых услугах – и снова та же полька, что уже звучала. И опять те же записанные объявления.