Антон Уткин - Тридевять земель

Скакунов растерянно молчал.

– Ты как хочешь, батюшка, а сироту в люди выпускать – не божье дело. Дитя не в разуме ещё. Ты уж сделай милость, впиши в посемейную книгу. А я уж вашу милость поблагодарю чем ни на есть, пшенца, али еще чем.

– Не божье дело, – проворчал писарь. – А метрику-то куда денешь? – недовольно спросил он. – Запись-то, поди, уж сделана.

– Так… – Скакунов словно споткнулся о несообразительность писаря. – Другую запись сделаем.

Из волостного правления Скакунов направился в церковную слободку к Восторгову.

Услыхав, зачем пришёл Скакунов, отец Андрей только покосился на него.

– С ума ты спятил, Терентий Иванович, – гневно проговорил он.

Скакунов полез за пазуху, но отец с негодованием отвёл его руку с развернутой тряпицей, на которой медленно начинали распрямляться туго свёрнутые купюры.

– Ты уж придумай, батюшка, – бормотал Скакунов, проворно набрасывая друг на дружку углы своей тряпицы и так же проворно закладывая её обратно за пазуху полушубка. – Время идёт смутное, все против господ, а ить она, как-никак, господского роду. Здесь-то она своим молоком вспоена, а к кому попадёт? Куда отдать-то? Властей-то нет. Каждому до себя только. А наша Евдоська уж такую к ней имеет приязнь, что и Луку, мнится, меньше жалеет…

Долго отец Андрей трепал себя за бороду, глядел в перекрестье окна, видел ворону, одиноко сидевшую на голой, тонко изломанной ветке сливы. Вспомнилась ему ни к тому ни к сему глупая забава, которой предавались в бурсе. Кто-нибудь подхватывал небольшой камень, или кирпичный осколок и с криком «На кого Бог пошлёт!» неожиданно для всех подбрасывал его в воздух саженей на пять. Мальчишки с хохотом разбегались, и, заняв безопасное положение, следили за приземлением камня, примеряя к себе силу удара. Как-то раз Андрей зазевался, и камень попался ему.

Отец Андрей вздохнул, поднял к голове пухлые руки и разложил на стороны редкие волосы. Безымянным пальцем правой руки он принялся ощупывать себе голову повыше лба, пока подушечка не легла на едва ощутимое уплотнение шрама. Тот далёкий день представился ему в столь ясных подробностях, будто это было только вчера. Весеннее солнце упиралось в кровавую стену какого-то лабаза, в искрящихся влажным бисером проталинах криво стояли одуванчики, и жизнь казалась бесконечностью.

Он снова уставился в окно, в студёную мартовскую муть и вздохнул ещё раз.

Участковый Саранов, стараясь ступать на траву, поглядывая на мокрые свои ботинки, запачканные чёрной землей, шёл к зарослям дикой яблони, из которых торчали обугленные стропила. Ущерб, который нанес усадьбе огонь, оказался невелик – главным образом потому, что гореть там было уже почти нечему. За те полчаса, пока из Сараев не подъехала пожарная машина, огонь облизал стены и стал спадать.

Несколько минут он постоял, поглядел на разрушения, соображая, что же именно хотел от него начальник районного управления внутренних дел полковник Акиньшин, когда позвонил уже почти ночью: "Ну, что, отличники, мать вашу так. Там у тебя усадьба сгорела. Там что, жил кто-то? Таджики не жили? Замыкание, или что ты думаешь?" – "Подожгли, – уверенно доложил Саранов. – Там и проводки-то нет, от электричества здание отключено". – "Н-да, – задумался как будто Акиньшин. – Кому она сдалась? А может, мальчишки картошку пекли?" – "Да не, товарищ полковник, кто ж там печь будет, в такой помойке. Да и дождя-то не было, – усомнился было Саранов, как Акиньшин тут же его прервал: "Я и сам думаю, что нет. Ты там подумай, с владельцем поговори. Так-то всё нормально у тебя?" – "Так точно, товарищ полковник», – бодро ответил Саранов. – "Ну добренько. А ты с владельцем-то поговори, поговори" – "А что?" – насторожился Саранов. – "Он же сам и обратился". – "Обратился, – передразнил полковник. – Конечно, обратился. Куда ж ему ещё обращаться? К шерифу Нью-Джерси, что ли? – усмехнулся он. – Да может он её застраховал, а теперь страховку получить хочет. Сам же говоришь, что халупа. Ты пощупай-ка его, пощупай".

Каждое слово и каждую интонацию этого разговора Саранов запомнил очень хорошо, и получалось так, что полковник прямо указал на виновника поджога. Некоторое время он гадал, какие для этого были у полковника причины и основания, но потом плюнул. Конечно, он сомневался, что Гольянову на руку это происшествие, прежде всего потому, что ничего особенно и не сгорело, и если даже признать за сгоревшим какую-то ценность, то затраты Гольянова только увеличились.