Антон Уткин - Тридевять земель

– Стало быть, в Туле, на крестном ходе, – густым своим голосом сказал Игнат. – Большаки эти и красные гвардейцы стали стрелять с ружей да с пулемётов. Вот и нам прилетело. Да не в бровь, а в глаз… Народу страсть там собралось – многие тыщи. Так они детишков побили, самого владыку изранили, как рука поднялась. С ума народ свернул.

Торопливо накинув шубейки, бабы вышли за Игнатом на двор. Лебёдушка, смежив накрашенные инеем глаза, смирно стояла в хомуте, поджав левую переднюю ногу. На санях под запорошенной полстью на соломе лежал покойник. На носке его изящного ялового сапога, который высовывался из-под полсти, наросла горка снега. Сбоку возвышалась скрюченная фигура, сплошь засыпанная снегом.

– Матерь Божья, Царица Небесная, – выдохнула Анисья Спиридоновна, мелко крестясь.

– Вон Пётр Николаич, – указал Игнат на засыпанную снегом фигуру, – они-то лутше знают, тоже там были… Не замёрз ли? – озабоченно пробормотал он и потормошил фигуру за плечо.

– В сенцы-то внести… – нерешительно сказала Гапа.

– Распрягусь сейчас, – сказал Игнат, – внесём… Полежит, теперь-то уж чаго. Потом и снесём, хотя и в сенцы чтоля, – а то я двадцать вёрст дал, с Вёрды и не чаял, ай доедем, ай пропадём. Дорогу другой раз терял! Вешки все посшибало. Щас, милая, щас.

И он принялся распрягать озябшую лошадь. Гапа вынесла ему стакан кипятку.

Урляпов встал с саней, кое-как стряхнул с себя снег и прямиком прошёл на кухню. Там он сел на лавку, куда обычно садился Хфедюшка, и ошалело глядел на своё отражение, светлым пятном расплывшееся на сверкающем боку самовара.

Отпели Сергея Леонидовича и положили здесь же в ограде рядом с его Оленькой. После собрались помянуть. Гапа сварила кутьи, напекла блинов и достала в деревне сивухи. Отец Андрей пожаловал из старых запасов, и загуляли по столу зеленоватого отлива бутылки настоящих довоенных николаевских четвертей, запаянные сверху красным сургучом с гербовыми печатями. Астраханские сельди-ратники наполняли гостиную тяжким солёным духом.

И только когда младенец за стенкой подавал голос, за столом воцарялось испуганное молчание, и молодуха Евдокия Скакунова выходила туда. Все в эти минуты вспоминали о ребёнке, и всем приходило недоумение, как с ним теперь быть. Доктор Гаврила Петрович вызывался писать в Рязань в Епархиальное училище, не найдётся ли у Ольги Донатовны какой-нибудь родни.

Урляпов с мрачным выражением своего красивого лица просматривал свежие газеты, добытые доктором. Газета эсеров "Земля и воля" сообщала, что из расставленных на Соборной площади пулемётов сначала стреляли поверх голов движущейся процессии, но, видя непреклонность шествующих, красногвардейцы и матросы открыли винтовочный огонь непосредственно по толпе, в результате чего имелись многочисленные, до семидесяти человек, убитые и раненые. Авторы статьи заявляли о необходимости провести расследование и вынести для успокоения взволнованной совести народной – моральное осуждение виновникам, ибо свершить что-то большее при данных условиях находили невозможным. "Среди убитых – член Сапожковской уездной земской управы Сергей Леонидович Казнаков, соловьёвский помещик", – добавляли авторы.

– А это вот "Голос труда", орган Советов красноармейский и рабочих депутатов города Рязани, бывший "Рязанский вестник", – сообщил Шахов Урляпову. "Голос труда" сообщал жителям, что «в городе Туле 15-го сего года была подавлена попытка антисоветского мятежа под видом крестного хода». Расстрел его участников объяснялся необходимостью установить порядок в ответ на наглость попов, осмелившихся нарушить решение Военно-революционного комитета о запрещении крестного хода.

"Вот тебе и исторгнулись из плена", – угрюмо думал Андрей Восторгов, припоминая свои слова, сказанные им весной покойнику Сергею Леонидовичу.

А утром явился в волостное правление старик Терентий Скакунов, церковный староста Преображенской церкви. Мороз пунцово обложил его щёки.

– Добро ли поживаешь, Парфён Семёнович? – приветствовал он сторожа.

– Бог грехам терпит, – сдержанно отвечал тот.

Обмахнув валенки стоявшим в углу веником, Скакунов прошёл в присутственную комнату волостного правления. Писарь сидел за большим столом, и то и дело утирал загривок фуляровым платком.

– К вашей милости с просьбицей, уж потрудитесь…

Писарь выслушал Скакунова с интересом.

– А на кой тебе? – лениво спросил он. – Не кормилец, а лишний рот. И земли не будет при переделе на неё, и замуж выйдет – только корми её. Про закон-то новый слыхал? Закон вывела новая власть, чтобы все метрические книги с приходов свозили в волостные правления. Теперь все записи у попов отобрали, все здесь делаться будет: кто родился, кто там умер, женился, али ещё чего…