Ахмед Рушди - Сатанинские стихи

— Такая репутация, — вздыхает он. — Такая известность, даже прежде, чем выпали Ваши молочные зубы. Приглядитесь, или нам придется вытянуть из Вас эти зубы.

Он дразнит, говоря легко, но даже эта легкость проникает разящей угрозой из-за степени его власти. Паренек невозмутим. Пристраивая свои шаги к широкой поступи Абу Симбела, он отвечает:

— На каждый, что Вы вытянете, вырастет другой, более прочный, глубже разящий, вытягивающий горячие струи крови.

Гранди неопределенно кивает.

— Вы любите вкус крови, — говорит он.

Юноша пожимает плечами.

— Работа поэта, — отвечает он, — называть безымянное, уличать в мошенничествах, принимать стороны, приводить аргументы, формировать мир и прекращать эти блуждания во сне.

И если реки крови вытекают из ран, нанесенных его стихами, они напоят его. Он — сатирик, [565]Баал. [566]

Клубится пыль; это какая-то прекрасная леди Джахилии осматривает ярмарку, несомая на плечах восьмеркой анатолийских рабов. Абу Симбел хватает молодого Баала под локоть под предлогом удаления его с дороги; шепчет:

— Я надеялся найти Вас; если Вы желаете, Ваше слово.

Баал поражается этой способности Гранди. Ища человека, он может заставить свою добычу думать, будто это она охотится за охотником. Хватка Абу Симбела усиливается; он подводит своего компаньона за локоть к святая святых в центре города.

— У меня есть дело к Вам, — сообщает Гранди. — Литературного характера. Я знаю свои ограничения; навыки рифмованной злобы, искусство метрической клеветы совершенно вне моих полномочий. Вы понимаете.

Но Баал — гордый, высокомерный парень — напрягшись, держится с достоинством.

— Это позор для художника — стать слугой государства.

Голос Симбела становится ниже, приобретает шелковистые оттенки.

— Ах, да. Учитывая, что предоставлять себя в распоряжение наемных убийц — совершенно благородная вещь.

Культ мертвых свирепствует в Джахилии. Когда человек умирает, наемные плакальщики бьют себя, царапают себе грудь, рвут волосы. Верблюда с перерезанными сухожилиями оставляют умирать в могиле. И если человек был убит, его самый близкий родственник дает аскетические клятвы и преследует убийцу, пока не воздаст кровью за кровь; после чего принято составлять праздничную поэму; но немногие из мстителей одарены по части рифм. Много поэтов зарабатывает на жизнь, воспевая убийства, и, по общему мнению, лучшим из этих стихотворцев-кровопевцев является талантливый полемист Баал. Чья профессиональная гордость ныне хранит его от уязвления колкостями Гранди.

— Это вопрос культуры, — отвечает он, чем погружает Абу Симбела во все более глубокую шелковистость.

— Быть может, — шепчет он в воротах Дома Черного Камня, — но, Баал, позвольте: разве нет у меня некоторого маленького права на Вас? Мы оба служим — или мне так кажется — одной и той же госпоже.

Теперь кровь покидает щеки Баала; его доверительность трескается, опадая с него подобно скорлупке. Гранди, кажется, не обративший внимания на перемену, проталкивает сатирика вперед в Дом.

В Джахилии говорят, что эта долина — пуп земли; что планета, когда была сотворена, закрутилась вокруг этого места. Адам прибыл сюда и узрел чудо: четыре изумрудных столба, несущие наверху гигантский пылающий рубин, и под этим навесом — огромный белый камень, тоже пылающий собственным светом, будто бы демонстрируя свою душу. Он возвел прочные стены вокруг видения, чтобы навсегда связать его с землей. Таким был первый Дом. Он восстанавливался множество раз — сперва Ибрахимом, затем Агарью и выжившим благодаря ангелу Исмаилом, — и постепенно несчетные прикосновения пилигримов к белому камню за столетия изменили его цвет к черному. Тогда началось время идолов; ко времени Махаунда триста шестьдесят [567]каменных богов окружали личный камень Бога.

Что подумал бы старина Адам? Его собственные сыновья сейчас здесь: колосс Хубал, [568]посланный амаликитянами [569]из Хита, [570]возвышается над казначейством — Хубал-пастух, растущий серп луны; здесь же — глядящий волком жестокий Каин. [571]Он — убывающий месяц, кузнец и музыкант; у него тоже есть приверженцы.

Хубал и Каин глядят свысока на прогуливающихся Гранди и поэта. И набатианский прото-Дионис, [572]Он-Из-Шары; [573]утренняя звезда, Астарта, [574]и мрачный Накрах. [575]Вот — бог солнца, Манаф! [576]Смотри: там машет крыльями гигант Наср, [577]орлоподобный бог! Взгляни: Квазах, [578]держащий радугу… Это ли не избыток богов, каменное наводнение, питающее неутолимый голод пилигримов, утоляющее их безобразную жажду? Божества, соблазняющие путешественников, приходят — подобно паломникам — изо всех волостей и весей. Идолы тоже являются своего рода делегатами международной ярмарки.