Юнна Мориц - Рассказы о чудесном

Алёша знал, что Земля и Вселенная — совсем не такие, какими они представляются житейскому глазу. Ведь у бабушки часто гостили знаменитые учёные, и к чаю они приносили невероятные, глазам не доступные новости о земле и о небе. И, хотя Алёша уже у кого-то прочел, что глаза — это часть нашего мозга, вынесенная наружу, он большей частью жил своим внутренним зрением, ему доверял всё сильней. Внутренним зрением он мог останавливать образы и разглядывать их так долго, как было ему надо для усвоения сути. А при надобности, он мог также вызывать эти образы вновь и вновь, во всей их подробности и неясности, чтобы внутренним зрением в них углубиться и кое-что прояснить, а кое-что окончательно затуманить в надежде на мудрость будущего. Людям же, которые в эти времена общались с Алёшей, казалось, что он спит с открытыми глазами.

— Что ты видишь там, куда ты смотришь? — снова и снова спрашивал Гриша.

— Вижу баранчика, который полез на Луну, чтобы стать кудрявым, как тучка. А там, на Луне, очередь лет на триста. Тучка займёт очередь, пролетая мимо, а лет через сто плюс сто плюс сто её очередь как раз и подойдёт, когда она снова соберётся из капель и мимо Луны пролетать будет. А баранчик триста лет не живёт, и не собирается он из капель каждые триста лет. Ему сейчас надо кудрявым стать! А тучки ему говорят: «Если ты даже сто лет не проживёшь, так зачем тебе кудри? Их ведь никто и разглядеть не успеет, зря очередь занял!»

Но тут один старый лунный фей по имени Филофей говорит: «Нет, так дело не пойдёт! Пропустить баранчика безо всякой очереди, потому что у него возраст детский, а детей по всей Вселенной без очереди всюду пускают! Тем более что он, баранчик, умрёт молодым по сравнению с вами, мои красавицы!»

Тучки пошумели, погромыхали, некоторые от злости даже чёрными сделались, но баранчика пропустили, как ребёнка, без очереди. И во-о-он там, видишь, идёт кудрявый баранчик с Луны на Землю.

— Вижу. Идёт кудрявый баранчик, — сказал Гриша и взял со стола большой прямоугольный пряник. — Вот смотри. Я беру этот пряник и по кусочку откушиваю. Грыз-грыз-грыз и ещё с этого боку грыз-грыз, и получился у меня баранчик. Теперь тут грыз-погрыз и тут грыз-погрыз, и получилась собачка. Теперь тут угрызу уголок и там войду в середку, и получилась кошка. Теперь съем ушки и тут погрызу, и получилась курица. Из курицы только бабочка получается, из бабочки — жучок, а из жучка — вишенка. А из вишенки ничего не получается больше, поэтому я её так просто съем, безо всякого воображения! Вообще-то, я пряники не очень люблю.

Я люблю варенье, но из варенья ничего такого не получается, в нём твёрдости нет.

— Сейчас арбузик зарежем! — сказал Трифон и воткнул финку в белый арбузный пупок. — Мировая финка, старик, с пружиной, английская сталь, между прочим, «Шеффилд»! Мне её Рокуэлл Кент подарил!

Арбуз развалился, обнажив красное сахарное мясо с чёрными зёрнами, в каждом из которых была до предела сжатая, тайно зарытая, втянутая в самую глубь, неукротимая воля к жизни, готовая вспыхнуть и разрастись этим красным сахарным мясом, раздувая кору зеленого шара.

— Ты — хвастун и врунишка. Рокуэлл Кент не имел о тебе ни малейшего представления. Ведь он, бедняга, посетил наши края, когда ты, Трифон, был ещё скромным, воспитанным мальчиком и не сочинял о себе никакой легендарной белиберды, сфальшивленной под документ эпохи. Уж это я в нашем брате просто терпеть не могу-у-у!

— Старик, ты прав! — сказал Трифон, поникнув повинной головой. — На меня что-то нашло! Ты не поверишь, конечно… Ты, конечно, теперь ни за что мне не поверишь, но я скажу тебе всю правду. Эту финку мне подарил Булат Окуджава. Будет он выступать — подойди и спроси, он тебе подтвердит, он — человек очень славный и с юмором, он тебе скажет, как просто всё это вышло. Поехал он в Англию и купил мне эту финку за три фунта на аэродроме Хитроу, где всё в три раза дешевле, потому как без пошлины. Ему жутко нравятся мои картины. Иногда он приходит без звонка, сидит часами и смотрит… Песня у него есть одна замечательная. Называется «Батальное полотно». У меня две картины с таким же названием. Так вот его песня частично повторяет моё второе «Батальное полотно». Не первое! А второе, где белая кобыла с карими глазами.

Отец сквозь зубы выдохнул воздух, встал и зажёг над столом китайский фонарик. Фонарик от тепла закружился и наполнился абрикосовой мякотью, разливающей прозрачный свет. Свет был такой — как будто он рос на дереве.