Рут Вернер - Гонг торговца фарфором

Отношения с немцами у нас сложились весьма своеобразные. Арне — белокурый и светлоглазый агент по пишущим машинкам — был принят в немецкой колонии с распростертыми объятиями, так как японская конкуренция вынудила многих коммерсантов уехать из Фыньяна, Его подруга-семитка до поры до времени не вызывала нареканий. Меня даже приглашали в клуб, скрепя сердце я пила на веранде чай под ненавистными флагами со свастикой и навещала немецкого консула. Это было очень важно, ведь к тем, кто был вхож туда, японцы относились не так подозрительно. Мало того, мне приходилось сносить презрение первых эмигрантов из Германии, возмущенных моим «подхалимским поведением».

Дом, где я решила поселиться, был отделен от внешнего мира высокой стеной. Мы с Арне прошлись по комнатам.

— В этой комнате мы, пожалуй, устроим спальню, рядом будет жить Франк, а здесь гостиная и рация, — сказал Арне. — Почему ты так на меня смотришь?

— Мы ведь ни разу об этом не говорили, я не знала, что ты думаешь съехаться с нами.

— По-моему, это естественно, раз все между нами ясно и хорошо.

— Не знаю. Представь на минуту, что рацию засекли. Тогда тебе тоже не отвертеться. А вот если я буду жить здесь одна…

— Все знают, что мы вместе. Или у тебя есть другие причины?

Да, другие причины у меня были, и нечестно прикрываться работой, хотя и эти аргументы не лишены смысла. По воле случая мы вынуждены были во всем опираться друг на друга, но дело не только в этом, наши отношения куда глубже. С другой стороны, я понимала, что нам с Арне ни за что не ужиться, ему нужна совсем иная женщина, которая принимала бы его таким, как есть, без всякой критики, без расспросов, без споров. Вот почему я сомневалась, так ли уж необходимо все двадцать четыре часа в сутки общаться с Арне.

— Я буду радоваться каждой минуте, проведенной с тобой, Арне, и это будет бо́льшая часть дня и ночи.

— Почему только часть?

Потому что у меня иной ритм жизни, а ты требуешь от меня полного подчинения. Иногда так хочется побыть в одиночестве, знать, что можно отослать тебя домой, хотя я никогда этого не сделаю.

Я не ответила.

Арне был разочарован и обижен. Мой отказ он воспринял как доказательство, что я привязана к нему гораздо меньше, чем он ко мне, и перестал верить в мою нежность, в то, что он мне нужен и что я хочу, чтобы он стал частицей моей жизни.

Через некоторое время он снял комнату у немецких коммерсантов.

Мы твердо решили не допускать, чтобы дурное настроение отразилось на работе. Арне помог мне с переездом, почти целые дни проводил у меня, и я добилась, что он мало-помалу забыл обиду. Я щедро дарила ему свою любовь и сама удивлялась — до того ручной, покорной и терпеливой была я во всем, буквально во всем. Но если бы не редкие часы одиночества, я бы вряд ли смогла это выдержать.

На вокзале мы получили свой груз — шанхайское кресло — и, когда перевернули его у меня на квартире, с испугом посмотрели друг на друга: острое металлическое ребро одного из трансформаторов почти перетерло тонкую ткань под сиденьем. Проволока, удерживавшая трансформатор в пружинах, обломилась, и держался он только на веревке. Тяжелый трансформатор разболтался, провис — еще немного, и он бы с грохотом вывалился наружу. Любой японец-железнодорожник насторожился бы, ведь они натренированы на подозрениях, а подобная неудача могла бы поставить крест на всей нашей работе.

Для поддержания престижа мы были обязаны жить не хуже других европейцев-коммерсантов, но все-таки старались избегать лишних расходов. Профессиональным революционерам не к лицу без особой надобности использовать фонд международной солидарности.

Свою квартиру я обставила скромно. Почти год у меня не было собственного жилья, и теперь самые простые вещи — постелить циновку, повесить картинку, купить вазу — доставляли мне огромное удовольствие. Сразу после переезда мы собрали рацию. Вернее, собирал Арне, а я смотрела.

Арне присутствовал и при первой передаче. Мы тревожились, услышит ли меня партнер, а ведь даже не знали, кто он и где находится. Впоследствии мы назвали его Ляо, в честь товарища, который встретил нас в Шанхае, хотя на самом деле его, конечно, звали иначе. Когда он отозвался, мы с Арне обменялись счастливыми улыбками. Одно плохо — моя первая радиограмма касалась неудачи с Ли. В третий раз — вопреки протестам Арне я опять съездила в Харбин — он тоже не появился.

С партизанским командиром Ханем я встретилась в Гирине. Это был человек до безрассудства отчаянный и необыкновенно везучий. Его отряд — численностью гораздо больше, чем отряд Хо, — стоял лагерем в горах. Хань имел военное образование. Позднее мы с Арне встретились с ним в безлюдных, суровых горах, куда японцы боялись совать нос. Здесь Хань быстро, всего за несколько часов, научился пользоваться взрывчаткой.