Николай Лейкин: Около торговца-ходебщика

На кирпичномъ заводѣ съ ранняго утра былъ расчетъ съ рабочими. Порядовщики, порядовщицы и глинокопы покончили передъ глубокой осенью свои работы, получили изъ конторы деньги и сбирались домой въ деревню, на родину, такъ какъ большинство ихъ состояло изъ людей пришлыхъ. Какъ водится, много недовольныхъ расчетомъ. Почти всѣ убѣждены, что ихъ разсчитали неправильно, хотя недовольство это нѣсколько и сгладилось тѣмъ, что хозяинъ поставилъ два ведра водки на отвальную. Пьяныхъ нѣтъ еще, но полупьяныхъ много. Торговецъ-ходебщикъ, давно уже караулившій день расчета на заводѣ, явился съ узлами и разложилъ на травѣ, на берегу рѣчки, протекающей мимо завода, свои товары-ситцы, платки, коробокъ съ пуговками, запонками, сережками и колечками. Есть и нитяныя перчатки для франтихъ, есть двѣ гармоніи для музыкантовъ. Его обступили мужики, бабы, дѣвки и роются въ товарѣ, покупая обновы для себя и подарки въ деревню. Торгуются. Торговецъ клянется, божится и успѣваетъ отвѣчать всѣмъ.

— Ой, не бери, Мавра Алексѣевна, манеръ, гдѣ зеленая травка есть! Гдѣ зеленая травка, тотъ ситецъ и надъ водой не тряси, а ужъ мыть Боже избави. Сейчасъ краску сдастъ, говоритъ круглолицая дѣвица пожилой женщинѣ въ черномъ платкѣ.

— Не сдастъ, не сдастъ. Заварная краска никогда не сдастъ. Ты и не бреши, лупетка, коли не имѣешь понятія къ жизни, откликается торговецъ. — У меня краски въ ситцахъ на совѣсть только заварныя, а обнаковенныхъ я и не беру.

— Да ты самъ ихъ заваривалъ, что ли? возражаетъ корявый мужикъ.

— Не самъ, но беремъ на такой фабрикѣ, гдѣ безъ обману. По копѣйкѣ на аршинъ лишняго платимъ, но только бы покупателямъ угодить.

— Вотъ и синяя сдастъ цвѣтъ, продолжаетъ круглолицая дѣвушка. — Когда я у урядника въ нянькахъ жила, точно такого вотъ ситцу мнѣ урядничиха подарила къ Рождеству на платье — ну, и только до первой воды.

— Ужъ захотѣла ты отъ урядника! Понятное дѣло, урядникъ на грошъ пятаковъ искалъ, а то и такъ отъ кого-нибудь изъ торговцевъ забралъ, а тамъ, само собой, даютъ то, что въ собаку кинуть, даетъ отвѣтъ торговецъ.

— Точь въ точь такой же синій цвѣтъ былъ.

— А это не синій, а кубовый. Анилиновая краска всегда сдастъ, а кубовая, такъ хоть ты въ трехъ щелокахъ стирай и три дня на плоту валькомъ бей — та же останется. Даже еще лучше будетъ. А анилиновая краска, понятно…

— Ну, ужъ я, тамъ, не знаю, марилиновая или какая другая, а только послѣ первой же стирки все вылиняло.

— Голову даю на отсѣченіе, что двадцать стирокъ выдержитъ.

— А ты вотъ что… Ты отрѣжь образчики, да дай мнѣ пожевать.

— На, жуй. Жуй сколько хочешь, ежели не боишься отравиться.

— А нешто съ отравой?

— Конечно же, ядовитая краска. Нарочно и ядъ прибавляется, чтобы въѣлась она какъ слѣдуетъ, чтобъ ужъ, значитъ, въ самый корень.

— Тьфу, тьфу, тьфу! Да у тебя, пожалуй, всѣ краски съ ядомъ. А я-то жую, жую свой розовый образчикъ, плюется мужикъ и вынимаетъ миткалевую тряпочку изо рта.

— Розовый рубашечный цвѣтъ жуй сколько хочешь, розовый безъ вреда. Это заварной сандалъ и ничего больше, а я про кубовый и заварной зеленый. Эко платье-то выйдетъ глазастое, коли его сшить да надѣть! Быкъ забодаетъ! восклицаетъ торговецъ, прикладывая кусокъ ситцу къ своей ногѣ и любуясь имъ. — Бери, курносая, не опускай случая. Въ этомъ кускѣ только два платья и есть, обращается онъ къ круглолицей дѣвушкѣ.

— Ну, вотъ. Зачѣмъ же я старушечій синій цвѣтъ брать буду? Я дѣвка молодая, я себѣ розоваго съ разводами хочу, а это Мавра Алексѣевна…

— Розовый съ разводами тебѣ? Вотъ… На. Любуйся. Не ситецъ, а атласъ. Выйдешь въ такомъ платьѣ погулять, такъ семь парней въ тебя сразу влюбятся, пѣтухи запоютъ, собаки залаютъ. На-ка… Прикинь себѣ на грудь полотнищемъ. Прикинь, прикинь, не бойся.

Торговецъ подаетъ круглолицей дѣвушкѣ кусокъ глазастаго розоваго ситцу. Та улыбается и говоритъ:

— Манеръ не дуренъ, но мнѣ бы хотѣлось чтобъ дорожками и фитюлечками такими. Тутъ разводъ, а тутъ стрѣлка… Вотъ такъ чтобъ было.

— Да ты, милая умница, ужъ какой-то небывалый манеръ хочешь.

— Какъ небывалый? Бывалый. Вонъ я на кухаркѣ у станового видѣла. Тамъ дорожка во-первыхъ, а по дорожкѣ…

— А по дорожкѣ чтобы сѣрый волкъ ходилъ и дорожки мочилъ? Нѣтъ, такихъ манеровъ у насъ нѣтъ. Да и не понимаю я, чѣмъ тебѣ этотъ манеръ непригляденъ?