Николай Лейкин: Около караульного

Спускались холодныя осеннія сумерки, хотя на западѣ, за рѣкой багровѣла еще красная полоса вечерней зари. Заводскій сторожъ Миней въ тулупѣ и рваной шапкѣ вышелъ уже за ворота завода и сѣлъ въ караулку у калитки. Дабы не быть безъ дѣла, онъ тотчасъ же распустилъ клубокъ пряжи, задѣлъ конецъ ея за гвоздь, вбитый въ стѣнѣ караулки, и принялся плесть сѣть. Въ это время возвращался на заводъ съ охоты молодой человѣкъ въ кожаной курткѣ, высокихъ сапогахъ и съ ружьемъ и яхташемъ за спиной. Поровнявшись съ калиткой, онъ пріостановился, заглянулъ въ караулку и проговорилъ:

— Ужъ засѣлъ? Караулишь?

— Караулю. Что жъ мнѣ и дѣлать-то, какъ не караулить? На то я сторожъ. Ужъ такая моя обязанность, отвѣчалъ Миней, не переставая дѣлать ячейки сѣти.

— Караулить-то, кажется, нечего. Кирпичный заводъ, такъ что изъ него взять!

— Мы главнымъ образомъ хозяйскую усадьбу караулимъ. Опять же контора и приказчичій домъ.

— А не караулить, такъ, думаешь, воровать начнутъ?

— Въ лучшемъ видѣ. Да и не изъ одной усадьбы, а и съ завода. Теперича полки, формы, желѣзо какое отъ машинъ.

— Неужто такія громоздкія вещи, какъ полки? Вѣдь это доски.

— Чего угодно сопрутъ. Рабочихъ лошадей — и тѣхъ сведутъ.

— Ну, ну, ну…

— Въ лучшемъ видѣ… Нониче народъ ой-ой! Держи ухо востро. Вѣдь вотъ ужъ у насъ два ведра желѣзныя сперли, веревки тоже сперли.

— Кто же это? Свои?

— Зачѣмъ свои? Тутъ по всей округѣ воры. Вездѣ воры. Только чужимъ и живутъ. Страсть какъ воруютъ. Пить, ѣсть надо, выпить хочется — ну, и тащатъ.

— Что жъ это, голодный годъ, что ли? Изъ-за голоднаго года?

— Здѣсь не голодныхъ-то годовъ и не бывало. Всегда голодный. Коли не сѣютъ, не жнутъ, такъ съ него сытымъ-то быть!

— Отчего же не сѣютъ и не жнутъ?

— Народъ набаловался. Пригородный народъ. Лѣнь-то, матушка, прежде насъ родилась. Вѣдь чтобъ посѣять-то, надо распахать землю, да унавозить ее. А тутъ укралъ — и сытъ. Опять же и пріѣзжающіе охотники народъ испортили. Тутъ крестьяне чѣмъ живутъ? Господскую охотничью собаку кормитъ — вотъ и самъ живъ. За охотникомъ ружье потаскалъ на охотѣ — и пьянъ съ бариномъ напился, и полтину серебра отъ него на похмелье получилъ. А нѣтъ барина въ пріѣздѣ — ну, ищетъ, гдѣ что плохо лежитъ.

— Да у кого воровать-то?

— Другъ у друга воруютъ. Упалъ пьяный, а тверезый идетъ — тутъ онъ съ него и сапоги стащитъ и кафтанишко. Недавно у насъ двоихъ рабочихъ въ лоскъ обобрали. Такъ ужъ по кабакамъ и сидятъ, такъ ужъ и караулятъ пьяныхъ. Чуть вышелъ — за нимъ. У одного спиньжакъ сняли, а у другого сапоги и гармонію… А въ спиньжакѣ-то платокъ, въ платкѣ три рубля было припасено, чтобы въ свое мѣсто въ деревню послать. Да и не у пришлаго рабочаго воруютъ, а у своего брата односельца.

— Воръ у вора дубину укралъ… засмѣялся молодой человѣкъ.

— Именно… Да вотъ нониче былъ такой случай. Напился въ кабакѣ Иванъ Башковъ изъ Чумазова, а другой, тоже Иванъ, Иванъ Клюквинъ изъ Оглоблиной былъ тверезый и сталъ караулить его. Иванъ Башковъ вышелъ изъ кабака чуть не на карачкахъ. Иванъ Клюквинъ за нимъ. Башковъ по дорогѣ въ лѣскѣ свалялся и уснулъ. Клюквину этого только и надо. Сейчасъ съ него сапоги долой. Снялъ, да и не продалъ, а самъ ходитъ въ нихъ. Чудесно. Прошла недѣля. На Ивана Богослова напился Клюквинъ и свалился гдѣ-то. А Иванъ Башковъ еще только въ кабакъ идетъ и тверезый. Увидалъ… Видитъ, пьяный до безчувствія лежитъ. Подошелъ и снялъ съ Клюквина сапоги. Приноситъ домой, глядь — сапоги-то на Клювинѣ его, Башкова.

— Да откуда ты это все узналъ? Этого даже и узнать невозможно. Все это вздоръ.

— Ну, вотъ… Кабатчикъ сказывалъ. Вѣдь они передъ кабатчикомъ-то не стѣсняются. Ему всѣ ихъ дѣла извѣстны.

— Кто же это станетъ воровствомъ хоть бы и передъ кабатчикомъ похваляться!

— Здѣсь похваляются! Здѣсь прямо… Здѣсь безъ зазрѣнія совѣсти… Встрѣчаются двое къ примѣру… Сейчасъ такой разговоръ: «Много ли изъ Охлебышева-то лѣса деревъ уворовалъ?» — «Четыре дерева Богъ послалъ». — «Ну, а я шесть спроворилъ». Зимой только тѣмъ и занимаются, что воровскую порубку дѣлаютъ по лѣсамъ.

— Да вѣдь тамъ караульный.

— Что караульный! Караульный за десять рублей на своихъ харчахъ живетъ. Далъ ему на сороковку — онъ и не смотритъ, бери сколько хочешь, только не попадайся.

— Что-то ты ужъ очень странное разсказываешь, покачалъ головой молодой человѣкъ.