Энгус Уилсон - Рассказы

Когда они подходили к хищникам, Морис почувствовал, как уверенность к нему возвращается. Теперь он не спасует ни перед какой аудиторией. И аудитория подвернулась: у клетки с уссурийским тигром стоял пожилой человек, по виду юрист, с супругой и женщина из рабочих с двумя детишками. Морис заговорил с Гретой громко, чтобы слышали все.

— Уссурийский тигр, — сказал он. — Подарочек от русских, не самых близких наших друзей. Но зверюга хорош! Лично мне с такими иметь дело не доводилось, да оно и к лучшему. С такими шутки плохи. Как вы думаете? — спросил он юриста.

— Да, да! Вероятно, — ответил тот смущаясь.

— Нет, не доводилось, — продолжал Морис, не желая приписывать себе лишних заслуг. — Но с его братцем из Индии я сталкивался. Тот, правда, мелковат против этого. А все эти истории о тиграх-людоедах — сплошная чушь! Тигр не притронется к человечине, разве что совсем одряхлеет и не сможет кормиться в джунглях.

— Слушай, Билли! — сказала женщина сыну.

— А чего стоят облавы на тигров в честь всяких важных господ! Ведь просто смешно, если разобраться. Бедняги еле на ногах держатся от старости. Так что, если тебя пригласят поохотиться на тигра, — сказал он мальчугану, — ты не отказывайся. Привезешь матери отличный половичок.

— Понял, Билли? — спросила женщина. — Учти, что сказал этот джентльмен. — И все рассмеялись.

Грета очень гордилась Морисом. Несмотря на морщины и мешки под глазами, он был прямо красавцем, а рука, сжимавшая прут ограды, казалась такой сильной и мужественной, что ей до смерти хотелось взять ее и погладить. Но он без конца твердил, что «лизаться на людях не принято», и она вовремя сдержалась. Богатея и пробиваясь наверх, Грета стремилась набраться ума и хватала знания на лету, а явную пользу от своих отношений с Морисом видела в том, что он мог многому ее научить. Она уже не скидывала под ресторанным столиком туфли и не оттопыривала мизинец. Она не выходила из дому без перчаток — взгляды на хорошие манеры сложились у Мориса еще в молодости, — но и не дула в них теперь, когда снимала. Откуда ей было знать, что уже больше пятнадцати лет он не общается с мало-мальски приличными людьми, зато можно было без зазрения совести ввертывать поговорочки, вроде любимой — «а это мне плюнуть и растереть», которая вызывала у Мориса лишь улыбку. Если он заигрывал с официантками, она, случалось, ревновала, и тогда он корил ее за провинциальность, да и сама Грета была готова все ему простить, когда, просматривая меню, он поправлял галстук с эмблемой закрытой школы или, делая заказ, называл ее «леди».

Смотритель нес мимо клетки поганое ведро, и Морис спросил, какой из львов тут самый крупный и сколько мяса в день съедает черный леопард. Смотритель был старой выучки и барский тон Мориса встретил спокойнее, чем нынче повелось. Вскоре их отвели в заднее помещение — поглядеть, как по мостику пройдет в свою клетку пума. Грета прямо зашлась от гордости, увидав, с какой почтительностью смотритель принял от Мориса на чай, а прощаясь с честной компанией, она испробовала свою новую очаровательную улыбку и легкий поклон. Ее даже не рассердило, что он дал детям по монетке, хотя она терпеть не могла сорить деньгами.

После львов Морис лет на десять помолодел. Его всегда тянуло к диким зверям, с ними он ощущал свою власть, чего не давало ему общение с людьми, и в душе у него забродила смесь мальчишеских переживаний и подлинной радости от звериной стати и расцветки. Последнее время светлые минуты выпадали ему только в суете деловых затей и треволнений, и сейчас он расправил плечи, ожил. Он погладил нежную мордочку канадского оленя, сунувшегося сквозь решетку за подачкой. И его, конечно, покоробило, что Грета с бесцеремонностью сорванца щелкнула оленя по носу. Однако ему было слишком хорошо, чтобы выговаривать ей за невоспитанность. Для нее дикие звери были чуждыми и опасными тварями, а когда их надежно прятали в клетках зоопарка или бродячего цирка, становились лишь мишенью для насмешек.

Но мысли Греты были заняты совсем не зверьми, их занимал Морис. Она редко испытывала к нему такое влечение, и ей было неприятно, что его много раз чиненные и чищенные брюки лоснятся на солнце. Знала она также бедственное состояние его потертого второго костюма и скудного нижнего белья, сваленного в комоде вперемешку с важными по виду документами, деловыми письмами, неоплаченными счетами и квитанциями из ломбарда — знала слишком хорошо, так как, пытаясь найти хоть что-нибудь ценное, безуспешно перерыла его комнату в те первые недели, когда перестала получать плату. Деньги ему, ясное дело, Грета доверить не могла — в делах он не соображал, но раз уж он с ней, надо, чтобы он выглядел поприличнее. И она решила купить ему новую экипировку. В последние годы пансион процветал, и можно было позволить себе кое-какие траты, почти не трогая банковский счет, являвшийся для нее символом респектабельности. Практическая трезвость появилась у Греты в шестнадцать лет, когда она пошла работать официанткой. У Мориса же ее вообще не было, так что тут они не могли тягаться. Трезвее его смотря на жизнь, она куда яснее представляла себе, что ей нужно, а что нет. Мужчина ей, конечно, нужен, и пусть он на двадцать лет старше — что-что, а опыт она ценила. Но накрепко связать свою жизнь с человеком, который возьмет и разбазарит ее деньги, — это ей уж точно ни к чему, как ни к чему, видимо, станет и сам Морис, когда ему перевалит за шестьдесят. Нет, ее денег ему не видать, а вот костюм пусть получит.