Энгус Бёргин - Великая революция идей. Возрождение свободных рынков после Великой депрессии

© 2012 by President and Fellows of Harvard College

© Мысль, 2017

Поздней осенью 1924 г. Джон Мейнард Кейнс уверенно вошел в здание Экзаменационного корпуса в Оксфорде и объявил, что политическая экономия цивилизованного мира приближается к концу laissez faire (так ни много ни мало гласило название его лекции [1]). Хотя Кейнсу был всего 41 год, он уже приобрел обширный опыт, совершенно уникальным образом объединивший замкнутый мир оксфордско-кембриджских экономистов с реальной практикой. Детство он провел в кембриджской преподавательской среде, в 25 лет получил в Королевском колледже персональную стипендию за отличные успехи и меньше чем через три года был назначен редактором журнала «Economic Journal». Карьера государственного служащего вознесла его от младшего клерка в Департаменте по делам Индии до главного представителя Казначейства на мирных переговорах в Версале. А теперь он занимался разработкой целостной теории политической экономии, которая должна была заменить увядающие доктрины предшествовавшего столетия [2]. «Мы пока еще не танцуем в такт с новой мелодией, – говорил он своим слушателям. – Но перемены уже витают в воздухе» [3].

Сама идея laissez faire , считал Кейнс, – это извращение подлинных взглядов ее предполагаемых сторонников. «Фразу laissez faire не найти в работах Адама Смита, Риккардо или Мальтуса, – говорил он слушателям. – Даже формулировки самой идеи в сколько-нибудь теоретической форме у них нет». На самом деле эта идея «присутствует у популяризаторов и вульгаризаторов» [4]. Желая ознакомить с экономическими идеями несведущие массы, они намеренно сводили эти идеи к абстрактным догмам, доступным пониманию ограниченных людей [5]. Усвоив эти урезанные наставления, широкая публика стала «рассматривать упрощенную гипотезу как нечто здоровое, а ее последующие усложнения – как болезненное» [6]. В результате возник растущий разрыв между популярными представлениями и научными взглядами. Несмотря на устойчивую популярность идеи laissez faire и широко распространенное убеждение, что эта идея господствует в умах большинства экономистов, ведущие мировые представители экономической науки более 50 лет использовали ее только как, по словам Джона Кэрнса, «удобное правило практики» без «какого-либо научного обоснования» [7]. Кейнс представил внушительный список «усложняющих условий» применения laissez faire , которые большинство ведущих экономистов принимали и старались встроить в свои теории, в том числе: «если присутствуют накладные расходы или общезаводские расходы», «если экономия на масштабе ведет к концентрации производства», «если требуется много времени для приспособления <���к изменившимся условиям на рынке>», «если незнание превалирует над знанием», «когда монополии и объединения нарушают равенство при заключении сделок» [8]. Этот список неявно охватывал значительные сегменты экономики свободного предпринимательства. Иными словами, laissez faire было мертво, и оставалось только оповестить об этом публику.

Кейнс выделил ряд причин, благодаря которым концепция laissez faire продолжала доминировать вопреки ее, по мнению Кейнса, несомненному интеллектуальному банкротству. Первая и самая главная состояла в том, что главные альтернативы laissez faire на идеологической арене, протекционизм и марксизм, имели «очевидные изъяны в научном плане», которые позволяли сторонникам laissez faire легко и убедительно опровергать эти теории. К марксизму Кейнс не питал никаких симпатий и просто поражался тому, «как могло учение столь нелогичное и скучное оказать столь мощное и длительное воздействие на умы людей и через них на события истории» [9]. Экономисты пытались преодолеть общий настрой в пользу laissez faire , но доводы их были либо чересчур замысловатыми, либо легковесными. Те из них, кто выступал за рыночную систему, снабженную сложной системой ограничений, сами ставили себя – именно по причине сложности своих теорий – в крайне невыгодное положение, потому что их мало кто понимал. А если полемика переходила, как нередко бывало, в состязание между абстрактными обобщениями, идею laissez faire все равно было легче понять, чем ее равно упрощенные альтернативы. Наконец, предвзятость в пользу совершенно свободных рынков близко соответствовала «нуждам и желаниям делового мира того времени» [10]. У приверженцев laissez faire были богатые и влиятельные спонсоры, которые всегда могли подобрать им высокопоставленных слушателей в коридорах центральной власти.