Евгений Лукин: Великая депрессия

Проснулся я вовсе не от пистолетного выстрела — выстрел раздался позже. А проснулся я от страха. Остаток жизни представился таким крохотным, что его даже не на что было потратить. Ясная, беспощадная, словно вслух произнесённая мысль: вот и кончилось краткое твоё бессмертие… Словно вошли в одиночку, тронули тебя спящего за плечо и равнодушно сказали: «Вставай. Пора. Там уже ждут».

И тоска, тоска… Боже, какая тоска! Нет, конечно, утренние приступы мерихлюндии случались со мной и раньше, но чтобы так… Это было как мигрень. Как зубная боль. Постанывая, хватаясь за стены, я доплёлся до ванной и сунул башку под холодную струю. Не сразу, но помогло. Чуть-чуть.

И тут — выстрел. Возможно, из квартиры сверху.

Выключил воду, замер, прислушался. То ли рыдали где-то, то ли заходились истерическим смехом. Как был, босиком, в трусах, выбрался на балкон. Выглянул за перила — и обмер. Внизу на асфальте лежали два тела: одно — неподвижное, другое, к ужасу моему, попыталось приподнять голову — и обмякло вновь.

Двойное самоубийство? Да, но почему они так далеко друг от друга? Из разных квартир выпали? Одновременно?..

Происходящее воспринималось с трудом. Самому было плохо. Очень плохо. Подумал, что надо бы вызвать скорую, однако пальцы, впившиеся в перила балкона, никак не могли разжаться. «Да бог с ними, вызовут и без меня, — решил я наконец. — Наверняка, уже трезвонят вовсю…»

И тут лежащий пошевелился снова.

Я заставил себя оторваться от перил, поковылял за телефоном. Нашёл. Кое-как набрал номер. Тишина, потом короткие гудки. Всё правильно — линия перегружена. Звонят…

Не в силах избавиться от этих кувыркающихся в мозгу строк Саши Чёрного, с грехом пополам оделся и, прихватив телефон, выпал на лестничную площадку. Квартиру оставил открытой, не смог попасть ключом в прорезь замка.

Пока спускался в лифте, успел ещё два раза вызвать скорую. Короткие гудки. Одни короткие гудки.

«Да ёлки-палки… — в бессильной злобе подумал я. — Мало мне придуманных бед, а тут ещё и настоящие…»

Отжал плечом тугую железную дверь подъезда, протиснулся наружу, остолбенел. Двор был безлюден. Два распростёртых тела — и никого.

С опаской приблизился к тому, что приподнимал тогда голову. Не знаю, кто такой. Ни разу его у нас не видел. Молодой, стриженный наголо парень, крови мало, но как-то странно подвёрнута нога — должно быть, вывих или перелом с подвывихом, веки ещё подёргиваются.

И ни зевак, ни дворников, ни скорой…

— Кто-нибудь!.. — ору я что было сил.

Словно в ответ на мой вопль, стекло в одном из окон пятого этажа расплёскивается осколками — и на тротуар падает третий. Мокрый хрусткий удар. Бросаюсь туда. Поздно. Черепом приложился.

Да что же это происходит?!

А ведь был ещё выстрел… Внезапно ко мне возвращается слух. Кричат. Кричат отовсюду. Кажется, будто голосит весь дом. Плач и скрежет зубовный. Потом откуда-то издали — визг покрышек и страшный скриплый удар.

Запинающимся шагом, заранее ужасаясь тому, что я сейчас увижу, пересекаю двор и, обогнув торец дома, выбираюсь на улицу. Брошенные машины стоят как попало. Одна заехала колесом на тротуар, другая и вовсе выскочила на встречную полосу, третья лежит вверх колёсами… Где же та, что сейчас разбилась? Ах, вон она где… на перекрёстке…

В следующее мгновение меня осеняет, а самое поразительное: осеняет-то почти правильно! Химическое оружие. Или утечка какого-нибудь газа, вызывающего депрессию. Такую депрессию, что люди не выдерживают, сходят с ума, пытаются покончить с собой. Если уж меня, привычного к хандре, так накрыло, то каково же остальным?..

Здравствуй, младенчик. Добро пожаловать в нашу камеру смертников. Не пугайся, тут не так уж и плохо, особенно поначалу. Камера просторна, в ней есть города, рощи, автомобили, зарубежные страны, молоденькие симпатичные смертницы — всё то, короче, что по справедливости положено узникам перед казнью. Когда она произойдёт, неизвестно. Но тем-то и хорош неопределённый промежуток времени, что слегка напоминает вечность.