Энгус Уилсон - Рассказы

Томасу сильно повезло, что последний член семьи Эллен — ее старшая незамужняя сестра Лотти — его не слышала: ее пронять было бы не так легко. Кстати сказать, никто не заметил, как Лотти появилась в доме, именно потому, что все затаив дыхание слушали хвалебную речь Томаса в честь Эллен. Первой столкнулась с этой сухонькой старушкой с ног до головы в черном Констанс. Она полоскала рот, когда Лотти внезапно возникла в ванной. В самый разгар суматохи Констанс — что было крайне для нее характерно — приспичило полоскать рот. Поначалу она решила, что старушку прислала сиделка, но та сразу представилась:

— Здравствуйте, я мисс Гилмор, Лотти Гилмор, сестра Эллен, — и по ее сдержанно-уважительному тону Констанс поняла, что отныне Лотти возьмет бразды правления в свои руки. А ведь ей куда больше подходит имя Эллен, а Эллен — Лотти, подумала Констанс. — Уж вы, пожалуйста, проведите меня к сестре, — сказала Лотти и сразу же засыпала Констанс вопросами: чем и как болеет сестра, что говорит врач, чем занимается сиделка. Ответ на последний вопрос ее не удовлетворил, и она в знак недовольства пощелкала языком, но в заключение сказала только: — Еще счастье, что все были дома, когда с Эллен эта напасть случилась. Но уж больше мы вас не побеспокоим — раз родня здесь, за ней есть кому ходить.

Констанс с испугом, но и не без злорадства предвкушала, каким ударом для Кэтрин будет появление Лотти.

Когда они вошли к больной, Кэтрин, конечно же, стояла у кровати с грелкой, которую держала, как держат винтовку на караул.

— Это моя дочь, — сказала Констанс.

— Добрый вечер, мисс, — поздоровалась Лотти и, подойдя к Эллен, метавшейся в жару по постели, сказала: — Ну полно, полно, Эллен, что ты так убиваешься, что так растревожилась, это я, Лотти, — и, неодобрительно прищелкивая языком, взбила подушки по-своему. Эллен было очнулась, узнала сестру, и ее лицо просияло блаженной детской улыбкой. — Ишь, как она, болезная, родне-то радуется, — сказала Лотти. — Недаром говорится: семья вместе — и душа на месте.

Но Эллен тут же заерзала по постели, бессвязно забормотала.

— А уж как бедно-то мы жили, — казалось, бормотала она, и Лотти ласково подхватила:

— Правда твоя, голубка, беднее не бывает, да теперь-то что попусту убиваться?

И все же, когда Кэтрин стала наседать на Лотти с просьбой объяснить, что порывается сказать больная, старушонка сказала только:

— Да у нее памороки, мисс, так несет невесть что. Теперь уж ей недолго осталось. А все колготится — умирать не хочет. Она еще смирная, а бывают такие, что с ними и вовсе сладу нет. — И совсем другим, властным тоном добавила: — Уж вы пошлите моего племянника за сиделкой, да и сестре моей передайте, чтобы шла сюда, — и со словами: — А за этим, мисс, я сама пригляжу, — забрала у Кэтрин грелку.

Констанс, Кэтрин и Томас, после того как им дали понять, что их присутствие нежелательно, в ожидании дальнейших событий собрались в холле. Сиделка сообщила им, что конец близок, один раз на верхней площадке показался Джек и попросил коньяку, не уточняя, для кого он нужен. Казалось, Грэмам намекали, что они свое дело сделали и больше не нужны, но вот на площадке показалась Лотти собственной персоной.

— Вы уж поднимитесь, — обратилась она к Констанс. — Эллен зовет.

Когда Констанс вошла в комнату, она увидела, что Эллен вырывается из рук сиделки, по ее полыхающему лицу ручьем катятся слезы; едва Констанс приблизилась к кровати, как Эллен вцепилась в нее и обеими руками притянула к себе.

— Родимая моя, одна ты у меня, — бормотала она.

И отупевшая, бесчувственная Констанс обнимала старуху до тех пор, пока та не отошла…

После смерти Эллен бразды правления снова захватила Лотти. Она помогала сиделке обряжать покойницу, недовольно прищелкивая языком, раскритиковала предложенные полотенца, отправила Лена за гробовщиком, и все это не спуская глаз с Китти и Джека, которые тем временем разбирали «обзавод» Эллен. Констанс и детей снова сослали в холл. Томас и Кэтрин погрузились в воспоминания, жажда вернуть прошлое была настолько жгучей, что они не могли говорить о случившемся. Констанс же оцепенела от ужаса. Ничего хуже и быть не может, думала она. В последние дни, когда ей вдруг открылось, какое безразличие, чуть ли не враждебность к Эллен таились в ней долгие годы, ее утешала мысль, что Эллен отвечает ей тем же. Кто они друг другу в конце концов — всего-навсего две женщины, которым волею судеб пришлось ходить в одной упряжке; от зоркой Эллен, боготворившей детей, наверняка не укрылось ее критическое к ним отношение, а уж этого Эллен никак не могла простить. Теперь, когда эта подпорка, так поддерживавшая ее решимость бежать из дому, рухнула, сомнений быть не могло — Эллен любила ее больше всех, тут она не стала себя обманывать, и пусть, обнимая умирающую, она не испытывала никаких чувств, она понимала, что на ее руках отходит человек, который любил ее так, как никто никогда не будет любить, и что она хладнокровно предаст эту любовь. Едва Эллен умерла, как Констанс, верная себе, первым делом пошла и наново накрасилась. Но румяна лишь подчеркивали желтизну съежившейся кожи, когда она, нервно попыхивая сигаретой, изо всех сил старалась утвердиться в своей решимости: «Я обещала — пока Эллен жива, — повторяла она, — но и только».