Энгус Уилсон - Рассказы

Возможно, она чуть переиграла, и Морис вдруг все понял. Перед ним встала четкая картина и все загадки отпали.

— Все это неправда, — сказал он. — Ты нам всем говорила неправду — доктору Уотерсу, Морелло, моей бабушке и мне тоже. Ты просто сочиняешь про себя истории.

Сильвия резко приподнялась в постели и влепила ему пощечину.

— Убирайся отсюда, — сказала она. — Живо!

Морис встал — пожалуй, действительно надо было уходить. Но он не сделал и шага, как она разразилась рыданиями.

— Все верно, — всхлипывала она. — Господи, конечно, все это так. А что мне остается, если я такая несчастная? Иначе как бы я вынесла всю эту грязь и мерзость? Я такая несчастная, — повторила она, — мне все так надоело. Разве это жизнь? Тебе хорошо…

— Нет, — сказал Морис, — мне тоже плохо.

И выложил, как ему бывает и тоскливо, и страшно.

Некоторое время она слушала его внимательно, как ребенок, но потом собственное молчание стало ее тяготить. Раз-другой она порывалась перебить его, но Морис решил довести до конца свою горестную исповедь. Наконец ее прорвало:

— Ну, уж если и тебе так живется, то на что рассчитывать таким, как я? Ты не представляешь, что это такое — ходить дома по струнке или жить в таком кошмаре, как сейчас.

И она в свою очередь поведала ему свою жизнь, причем ее рассказ был много живее. Большая семья, одуряющее сидение в родительском газетном киоске в Лутоне, бегство в Лондон, участие в массовках, парфюмерный отдел в универмаге «Вулворт», старшая официантка в ночном клубе, Виктор. У Мориса голова пошла кругом — настолько ее история была в духе газетных репортажей, и при этом такая личная. Он прервал ее только раз:

— А тюрьма?

— Такая жизнь хуже тюрьмы! — отозвалась она.

— Но хоть сейчас-то ты говоришь правду? — спросил он. — Прости, я не должен был так говорить. Но уж очень все как-то запутанно.

— Да нет, ты правильно спросил, — ответила она. — С какой стати ты должен мне верить, если я уже столько наврала? Но что я сейчас рассказала — это правда, а что раньше — вранье. Про тюрьму я сказала, чтобы было интереснее. Про Виктора я тоже наврала. Он мне не изменял. Сегодня вечером он не вернулся потому, что все совершенно безнадежно. Он видит, что не может мне помочь, и он прав, никто мне не поможет. Ни на что я не гожусь.

Самое время, чувствовал Морис, открыть ей глаза на то, какой может быть жизнь, какой она будет, когда его поколение заявит о себе, но вместо этого вдруг сам заявил о себе очень неожиданным образом. Он встал и поцеловал ее. Она так послушно лежала в его объятиях, что он перестал робеть и жадно и неумело целовал ее в губы, в щеки, в уши, в шею. Она затихла, мурлыча, как пригревшийся котенок.

— Как хорошо — сказала она сипло. — Мы молодые, и все правильно, да?

Все так же неумело он стал поглаживать ее плечи и едва не усыпил ее. И тут она отстранила его — мягко, но отстранила.

— Не надо, — сказала она, — ни к чему это. Мы с Виктором принадлежим друг другу. Ужасно, но это так.

Морис впервые различил в ее голосе легкий американский акцент.

— Мы с Виктором пропащие люди, — сказала она. — А ты нет. Слушай, — продолжала она, — ты мне нравишься. Ты все так понимаешь, и ты мне помог. Мне нужен друг, с которым можно поговорить. Хочешь быть моим другом?

Так грустно ему еще никогда не было, но он превозмог себя и ответил согласием.

— А сейчас я хочу спать, — сказала она. — Тебе лучше уйти: если Виктор вернется, ему будет неприятно тебя застать, а у меня уже нет сил ни на какие скандалы.

— Доктор велел… — начал Морис.

— Очень тебя прошу: не порть ничего.

— Хорошо, — сказал Морис, — но ты больше не будешь делать глупостей?

— Клянусь, — сказала она. — А ты еще приходи. Мне нравится тебя слушать.

Морис направился к двери.

— Разумеется, я зайду завтра, проведаю тебя.

Поколебавшись, она лениво улыбнулась в ответ.

— О’кей, — сказала она, — только раньше пяти не приходи. Я хочу всласть выспаться.

И она свернулась калачиком в несвежих простынях и одеялах.

Такси не попалось до самой Мраморной арки, и Морис решил и дальше идти пешком — благо, было о чем подумать.

Спал он тоже долго и крепко. Когда он проснулся, миссис Либиг кончала второй завтрак. Ей все-таки не давало покоя, что он оказался втянутым в ночные треволнения.

— Не представляю, что сказать Норману, — сказала она. — Ему бы должно понравиться, что ты так старался для приятельницы его брата. Но один бог ведает, что скажет твоя мать. Их мыслей не угадаешь. Лучше ничего им не говорить. Вот! — решила она. — Ничего им не говори. Слышишь? Ничего не говори. А вообще ты был молодец, Морис.