Сергей Жадан - Интернат

И тут раненый снова сжимает ему руку. Давай, просит, не сдавайся, набирай. И Паша чувствует, как фигура у него за спиной напрягается и обращает наконец внимание на этого пацана, на новую жертву, придирчиво смотрит на него, на что-то решаясь. И как только он, пацан, закроет глаза, как только отключится, как только выпустит Пашину руку — его уже ничто не спасёт. Стоп, говорит Паша, так не может быть, ты пришла за мной, при чём здесь этот пацан? Стоп. И снова давит на зелёную кнопку. Давай, повторяет с отчаянием, давай, где же вы все? Где хоть кто-нибудь? Где вы? Никого нет, никого не слышно. Никого не жалко. Никого, повторяет Паша одними губами, никого не жалко. Никого не жалко, никого. Чувствует, что смерть обходит его, отступает, переходит к другому. Гудки растворяются, время вытекает, воздух разреживается. Уже ничего не исправишь, никого не спасёшь. Шоссе тянется через снеговые поля. Вокруг столько белого, словно все остальные цвета исчезли, остался только белый. Он тянется, сколько хватает глаз, бесконечная белизна, глубокая и неподвижная, аж до горизонта. Белые поля и чёрная проталина трассы, по которой он пытается отсюда выбраться, которая должна его спасти. Бежит, пряча глаза от слепящего белого марева вокруг, бежит, таща за собой всю свою усталость, всю про- моклость и вымученность. Главное — не останавливаться, не останавливаться ни в коем случае. Ты добежишь, добежишь, вырвешься отсюда, проскочишь. У тебя получится, у тебя всё получится. Ещё немного, ещё совсем немного. Асфальт под ногами глухо отдаёт эхом. Снеговые поля подступают, как море во время прилива. Белая-белая поверхность жизни. Белое-белое пространство, в котором никто не поможет. И тут он замечает какое-то движение. Какое-то едва заметное колыхание белого полотна, чуть ощутимое вздрагивание, на которое реагирует сетчатка его глаза. Чёрные точки — одна, другая, третья, четвёртая, пятая — вырисовываются на горизонте, увеличиваются, движутся в его сторону, и он сразу чувствует в этом движении опасность, что-то непоправимое, что-то такое, чем всё закончится, от чего нужно бежать — как можно скорее, как можно дальше. И он бежит из последних сил по чёрному каменному руслу трассы. Бежит и ловит боковым зрением синхронизированные злые движения чёрных точек на белом полотне, замечает, как они увеличиваются, как пульсируют, как рвутся в его сторону, словно реагируют на его тепло. Не смотри, говорит он себе, не смотри, не нужно, просто беги, беги так быстро, как умеешь, сколько хватит сил, сколько осталось у тебя времени, беги и не смотри, приказывает он сам себе. И смотрит. И отчётливо различает тёмных псов на белом фоне: врезаются тяжёлыми тушами в заледеневшее полотнище, выворачивают лапами снежные комья, воют, всё острее чувствуя тёплый запах жертвы. Всё ближе и ближе, всё свирепей и азартней, понимая, что жертва никуда не убежит, никуда не денется, что вот она, впереди, на расстоянии нескольких сильных рывков, ещё немного, ещё какое-то мгновение — и её можно будет накрыть в прыжке, можно будет вгрызться зубами в горло, вот она, пытается вырваться, пытается перехитрить судьбу Он уже чувствует запах мокрой псины, слышит, как проламывается снежная корка под тяжёлыми лапами, глохнет от их хриплого лая, разрывающего тишину вокруг. Сколько их, пробует понять, сколько же их? Один, два, три, четыре, пять — рвётся вперёд, бежит, стараясь зацепиться взглядом хоть за что-нибудь, что может спасти или просто отсрочить его смерть. Но пространство пустынно и разреженно, и только белый свет обжигает глаза, и света этого столько, что ничего, кроме него, нет, только свет, только он, и больше ничего. И остаётся только бежать, не останавливаясь, не оглядываясь, сколько хватит сил, сколько будет времени. А сколько у него ещё времени? Сколько? — спрашивает он и начинает считать:

один

два

три

четыре

пять

шесть

семь

восемь

девять

десять

Света становится всё больше, он заливает собой всё вокруг, его уже так много, что он заполняет собой всё. Так, словно жизнь состоит только из света, так, словно в этом свете совсем нет места для смерти.

Я уже второй час сижу в коридоре, сначала просто жду, потом хожу, перечитываю плакаты на стене. Это быстро надоедает, достаю телефон, наконец есть нормальная связь, думаю, кого набрать. Набираю Нину. Та, ясное дело, вне зоны доступа. На всякий случай пишу ей сообщение. Мол, у меня всё хорошо, не волнуйтесь. Интересно, она волнуется? Наверное. Она всегда за всех волнуется. Думаю, за это её никто не любит.