Сергей Жадан - Интернат

— Всё нормально? — спрашивает. — Помочь?

Женщина смотрит на него, ничего не понимая. И ничего не отвечая, ясное дело. Паша стоит над ней, сгорбившись и стараясь не смотреть ей в глаза. Малой боязливо выглядывает у него из-за спины.

— Вам помочь? — снова спрашивает Паша.

Женщина отрицательно выбрасывает вперёд ладонь — ладонь у неё тоже в язвах. Паша берёт малого за плечо, тащит вперёд.

— Да чем ты ей поможешь? — раздражённо говорит кто- то ему в спину.

Паша оглядывается: какой-то школьник, лет пятнадцати, но невысокий, всего на голову выше малого, чёрная шапочка с адидасом, весенняя куртка совсем не держит тепла, мокрые кроссовки, которыми он проваливается в снеговую кашу, вымерзший насквозь, прячет руки в карманы, тащит на спине старый, выгоревший на солнце туристический рюкзак. Смотрит на Пашу с вызовом, шмыгает носом, откуда тут взялся — непонятно.

— Ты шо, знаешь её? — спрашивает Паша.

— Шо её знать? — удивляется парень. — Она здесь живёт, её тут все знают.

— Здесь — это где? — не понимает Паша. — В посёлке?

— Ну, — подтверждает школьник.

— Что у неё с кожей?

— Я ебу? — честно отвечает школьник. — Больная она, не подходи к ней лучше.

— А что же она бежит? — не понимает Паша. — Если она здесь живёт.

— Все бегут — и она бежит, — объясняет школьник. — Я же говорю, больная. Не подходи к ней, — напоминает.

Набрасывает на голову капюшон, обгоняет Пашу, прыгая по лужам, бежит вперёд.

Дорога опадает вниз, в долину. Снега вокруг становится больше, на обочине растет камыш. Острые стебли мёртво показывают направление ветра. Женщины всё чаще останавливаются, заматывают детей в платки, набрасывают им на плечи свою одежду, идут всё медленнее, ссорятся между собой всё тише: болтанка в снеговом месиве забирает много сил, лучше помолчать. Долго опускаются в долину, потом поднимаются вверх, на горку. А когда выходят туда, видят, что в сторону от шоссе тянется протоптанная свежая тропка. А там, по правую руку, метрах в двухстах отсюда, темнеет несколько зданий — небольшой хутор. Деревья возле домов, сараи — чьё-то хозяйство. Туда — от дороги — движется вереница людей. А другая вереница — обратно, от домов к трассе. Подходят и смотрят как-то пусто и испуганно, словно жалеют, что были там, что ходили туда.

— Что там? — спрашивает Паша женщин, что как раз выбираются из снега на шоссе.

Одна сразу же опускает голову, отворачивается и продолжает идти, словно не слыша. Другая наталкивается на Пашу, вынуждена его обойти, поэтому, на мгновение запутавшись в собственной шубе и подбирая руками её полы, успевает сказать:

— Там погреться можно. Огонь развели.

Но на Пашу тоже не смотрит, спешит за подружкой. Кто такие, думает Паша. Без вещей, без сумок. Куда идут?

— Погреемся? — поворачивается к малому.

Тот молча кивает: давай уже, пошли, что стоишь.

Идут по узкой тропке, снег вокруг прямо на глазах берётся мокрой коркой, сходить с тропки не хочется, снежный настил здесь достаточно глубокий. Чем ближе подходят, тем непонятней: большой дом под шиферной крышей, яблоневые деревья под окнами, хозяйственные постройки, невысокий забор. По двору снуют люди, непонятно, что там происходит. От двора к забору идёт мужчина, один из тех, что вышли из посёлка первыми, валит забор ногой, подхватывает выломанные доски, несёт к дому. По двору разбросаны кирпич и шифер, из-под снега выглядывают остатки дивана.

— Что здесь было? — спрашивает сам себя Паша.

Малой не знает, что ответить. Заворачивают за угол дома. Похоже на театральную сцену, с которой убрали декорации, так что можно наслаждаться голыми кирпичными стенами и недовольным техническим персоналом, который не знает, чем себя занять. Стены нет вовсе: похоже, прямое попадание. Дом разломан пополам, мебель вывернута наружу, словно кишки после ножевого ранения в живот. Дом большой, но бедный, внутри почти ничего не осталось: посуда, полная снега, битые тарелки, перепачканные соусом, втоптанные в мокрый пол шторы. Острые обломки кирпича, газеты, тряпьё. И куча замёрзшего народа внутри. Сидят у печки, топят забором, греются. Похоже, давно здесь всё перекопали, взять больше нечего: ни продуктов, ни драгоценностей. Хозяева, возможно, и не знают, сколько теперь у них стен, надеются, наверное, переживают, не сбили ли замки. Ну вот, замки никто не сбивал, просто стены нет. Ну и веранды, заодно, тоже. И входной двери. Паша пробивается внутрь, под дырявую крышу. Дождя здесь почти нет, а возле печки ещё и тепло. Правда, протолкаться сюда не так просто: мужчины в чёрных куртках заняли стратегические позиции, сами за всем присматривают, сами определяют, кого подпускать к семейному очагу, а кого гнать под дождь. На Пашу смотрят, как на врага: что, мол, за кадр, откуда такой — в очках, с бородой? Моментально чувствуют конкурента. Женщины, вместе с Пашей приехавшие от вокзала, отводят глаза, будто впервые видят Пашу с малым. Но Паша не очень-то стесняется, переступает через чьи-то мешки, подходит к огню, легко толкает ладонью одного из мужиков: