Сергей Жадан - Интернат

— Что ты вообще с ними разговариваешь? — спрашивает. — Пусть выбираются, куда хотят, не трогай их.

Паша обращает внимание на малого: тот с утра какой-то тихий, молчит всё время, не курит, никого не достаёт. Прячет руки в карманы, отворачивается от дождя. Всё ли с ним в порядке, волнуется Паша. Не хватает, чтоб здесь прихватило.

— С тобой всё в порядке? — спрашивает.

— А с тобой? — с таким же интересом отвечает ему малой.

— Послушай, — Паша садится на мокрую ступеньку, старается говорить спокойно и убедительно, — нужно отсюда уходить. Тут оставаться нельзя.

— И куда мы пойдём? — спрашивает его малой.

— Домой.

— Полями? — интересуется малой.

— Пойдём со всеми, — говорит Паша, подумав. — Они хотят выйти за город через переезд. Там будто блокпост пустой, наши вчера вышли, эти ещё не зашли.

— Ваши? — хмыкает малой.

— Ну ладно, не начинай, — сердится Паша. — Там фактически фронта сейчас нет, можно перейти на другую сторону. Дойдём куда-нибудь, вызовем такси. Вечером будем дома. Если там всё не разбомбили.

— А сколько идти, — переспрашивает малой, — до переезда? — уточняет.

— Километров десять, — говорит Паша. — И от переезда до ближайшего села — ещё километров десять.

— Ого, — удивляется малой. — Как же мы дойдём?

— Дойдём, — говорит Паша. — Захотим — дойдём.

— А если и правда там всё разбомбили? — спрашивает малой тихо.

— Да ладно, — успокаивает его Паша. — Никто ничего не разбомбил. Не волнуйся.

— Ты сам не волнуйся, — говорит ему на это малой. — Не разбомбили так не разбомбили.

— Пошли, — говорит и направляется вслед за толпой. Паша встаёт, оглядывается на город. На севере, за полосами дождя, время от времени вздрагивает воздух, словно за тяжёлыми шторами кто-то делает капитальный ремонт.

Улица пустынна, небо похоже на гору спального железнодорожного белья, накиданного в кучу под купе проводника: тяжёлые нагромождения облаков лежат до горизонта, разбросанные и вывернутые. Процессия растягивается по улице. Идут, будто действительно провожают кого-то в последний печальный путь. Женщины тащат мешки, обходят ямы с водой, хотя это мало помогает: вода всюду, холодная, зимняя. Третий день я пытаюсь куда-то вырваться, думает Паша. Третий день бегаю по кругу, как цирковой медведь. И конца этому забегу не видно. Третий день я иду с какими-то людьми, которых даже не знаю. Будто какая- то пружина в воздухе толкает меня вперёд, гонит, не даёт остановиться. И всех их, смотрит вокруг Паша, тоже гонит, тоже толкает подальше от дома. Хотя и дома у половины из них просто нет. И родных нет. Вот они и блуждают без каких-либо шансов выбраться. Ходят по кругу, ходят вокруг своего города. И я с ними почему-то хожу. И малого вот за собой таскаю. Малой Пашу больше всего и волнует: кроссовки у него совсем не для такой погоды, ноги, очевидно, давно намокли, как они дойдут — непонятно. Можно было бы обратиться к кому-нибудь из жителей посёлка, попросить, чтобы довезли, но жителей просто нет, посёлок словно вымер, а они вот остались, уходя из него последними. Идут по длинной пустой улице, месят мокрой обувью кашу из снега, грязи и песка, идут тёмным потоком мимо чужих дворов.

За последним забором начинается степь. Снег аж синий от влаги, с черными подталинами на возвышениях, с еле заметной колючей лесополосой на горизонте. У дороги по пузо в сугробе стоит старая скорая. Дверь со стороны водителя вырвана с мясом, валяется рядом в снегу. Задние двери торчат вверх. Внутри пусто, лежат грязные тряпки, камуфляжная куртка, запаска. Толпа проходит мимо, испуганно глядя на брошенное авто. Некоторые женщины крестятся. Можно даже подумать, что они крестятся на красный крест скорой. Паша идёт, положив руку на плечо малому. Малому, наверное, тяжело, но руку он не убирает: так теплее. Хорошо было бы ему ноги просушить, думает Паша озабоченно, носки поменять. Ведь не дойдёт, придется на себе тащить. То, что легко не будет, он понимает сразу. Уже за посёлком дорога идёт под гору. Поначалу все идут бодро, стараются опередить друг друга или хотя бы не сбавлять темп, но уже через пару километров, среди поля, женщины останавливаются, садясь у дороги на собственные мешки, отдыхают, переводят дыхание. Пытаются согреться под дождём — мелким, невидимым, бесконечным. Одна из женщин — в платке, за которым почти не видно лица, в жёлтом пальто и высоких резиновых сапогах — сидит на перевёрнутом ведре, опустила голову, смотрит под ноги, не двигается. Паша не выдерживает, подходит, хочет помочь. Женщина резко поднимает к нему лицо — язвы на коже, кровавые потрескавшиеся губы. Паша делает шаг назад, невольно отводит взгляд. Потом всё-таки набирается духа: