Виктор Бычков - Вишенки

Тяжко на сердце, гложет вина. А тут ещё решил передать в собственность всё своё богатство, имущество новой власти.

И сады молодые, перспективные, и винокурню, уже переоснащённую новым оборудованием, и поля с озимыми, и амбары полные зерна, и скотные дворы. Выходит, то, о чём мечтал, о чём грезил бессонными ночами, надо отдать чужим людям, отрешиться навечно? Выходит, и мечту свою выстраданную тоже отдать надо, лишиться?

– Как тяжело, батюшка! Как рвёт душу, терзает! – голос Макара Егоровича дрожал. – Не чую я внутреннего приобретенья, а вот внешние потери убивают душу. Рвут её на части, терзают, изводят, загоняют в тупик. Как быть, что делать? Иль тянуть до последнего? Иль за оружие браться, да с помощью сабли да штыка удержать при себе всё, что имею сейчас? Отец Василий! Где же выход? К тебе, последнему, обращаюсь. Помоги! Исповедуюсь пред тобой как пред Богом. Спаси душу мою православную, батюшка.

Тишина в храме нарушалась лишь лёгким потрескиванием горящих свеч.

– Критерием покаяния является безмерность даров, которыми осыпал Господь меня и которые я обратил в прах, – произнёс отец Василий. – Встань, сыне Божий Макар. Господь сказал: «Ныне же будешь со Мною в раю». И уповай на милость Божию, только через нищету, смирение мы можем быть прощены Богом.

– А теперь, батюшка, благослови меня. Хочу отдать всё, что имею, новым властям, добровольно, – Макар Егорович Щербич уже стоял напротив священника, протянув руки вперёд ладонями кверху. Говорил смиренным, ровным голосом.

– Блаженны все, с верою приемлющие сие благословление! – закончил отец Василий.

К звёздному небу добавилась луна: большая, яркая, засеребрила землю, отбросила тёмные тени идущих из храма мужчин на обочину, на снег.

– Может, чаю? – доверительно спросил батюшка, взяв приятеля под локоть. – Поговорим о мирском, посоветуемся?

– Нет. Спасибо, Василий Петрович, поеду домой. Мне надо подготовить бумаги к завтрашнему дню, извини. Заеду завтра, когда буду возвращаться из волости. Надеюсь, не прогонишь разорившегося раба Божьего Макара? – криво, через силу улыбнулся жалкой улыбкой, решительно направился к коню.

– Удачи тебе, добрый человек.

Отец Василий ещё долго стоял в ночи у домика, слушал, как затихают топот копыт и скрип саней в морозной ночной тишине.

– Дай тебе Бог сил, здоровья и мужества, Макарушка, – произнёс проникновенно, перекрестив воздух вслед затихающему скрипу, направился домой.

Спать Щербич не ложился, сидел в кабинете, писал. Составлял финансовый отчёт новым хозяевам. Только попросил невестку принести чаю покрепче.

Закончил уже под утро, когда сквозь двойные зимние рамы на окнах донеслось первое петушиное пения нового зарождающегося дня.

Разделся, уснул мгновенно и спал долго, почти до обеда, без сновидений, крепко, как младенец.

И проснулся с лёгким сердцем, в хорошем расположении духа.

– Макарушка, что с тобой происходит? Ты цветешь, как девица перед замужеством. Что случилось? – недоумевал за обедом Николай Павлович Логинов.

И дети смотрели на родителя с нескрываемым любопытством, умилялись весёлым видом Макара Егоровича. Нечасто доводилось им видеть таким жизнерадостным строгого землевладельца, всегда хмурого, поглощённого вечными заботами.

– Лизонька, доченька, – обратился к невестке. – Сейчас я уеду к новым властям в волость, к Сидоркину Николаю Ивановичу, что секретарём партийным. А ты к вечеру подготовь, душа моя, что-нибудь выпить, закусить.

– По какому поводу, батюшка? Вроде праздники прошли? И сколько будет гостей?

– Потом, потом скажу, мои хорошие, – загадочно улыбнулся, направился к выходу. – Я устрою вам праздник, друзья! Ждите! А гости – все наши, никого лишнего.

– Что с ним происходит? – Николай Павлович стоял посреди комнаты, вопрошающе окинул взглядом Степана и Лизу.

И вдруг кинулся вслед хозяину.

– Может, и я с тобою, Макар Егорович? – крикнул в спину удаляющемуся в возке Щербичу.

– Нет, я сам. Только сам, не обессудь, – ответил, не оборачиваясь.

– Такие дела я сам должен делать, без посторонней помощи, – проговорил уже сам себе, подгоняя и без того резво бегущего Серко.

На поля, лежащие под снегом, на видневшуюся в морозной дымке винокурню старался не смотреть, уставившись на широкий круп лошади. Мыслей не было. Просто сидел в санях, правил лошадью.

А какие могут быть мысли? Всё обдумал, решил, осталось сделать.

И всё. Еще в очередной раз терзать душу не стоит.