Виктор Бычков - Вишенки

– На всякий случай оставляю тебе магазин мануфактуры в Бресте. На всякий случай.

– Нет-нет, Егор Егорович, оставьте его Алексею, – потом спохватился вдруг и тихо добавил:

– Батюшка, оставьте брату моему, Алексею Егоровичу. С меня и так…

Старик заметил это, одобрительно хмыкнул.

– Добро. Не жаден, и это тоже радует мою душу.

– А сами-то вы, батюшка Егор Егорович, куда же, если не секрет? Неужто от дел отходите?

– Вот, и этого вопроса я ждал, спасибо, сынок, спросил. Знать, не безразличен я тебе, не затмили деньги глаза твои. Что ж, слава Богу.

Старик встал, заходил по номеру, заговорил, старательно подбирая слова.

– Срок мой, сынок, отмерянный мне Господом нашим, подходит к концу, и не спорь, – видя, что Макар попытался возразить, прервал его на полуслове. – Помолчи, Макарушка, слушай, а я поговорю.

Сколько себя помню, я не жил в безденежье, но! Никогда я не молился на них, на деньги, не ставил их во главу угла, с лёгкой руки жертвовал на храмы, монастыри, сиротские дома. Вот только на политику, извини, сынок, никогда не давал. Сейчас столько их развелось, и все о России-матушке пекутся, а сами так норовят к тебе в гаманок заглянуть, твою денежку сосчитать да урвать, отщипнуть оттуда сумму поболе. Да и, кроме смуты, что могут они нашей Руси-матушке желать? Видишь ли, в мутном болоте им легче удачу ловить, вот так-то.

Так что я сторонился этих сирых и убогих умом людишек-политиков, которые под личиной заступника Отечества пекутся о своём благосостоянии. От лукавого они, вся эта братия. Вот и тебя, Макарушка, прошу остерегаться, не кидайся на их посулы. Верь себе в первую очередь. А если хочешь сделать хорошее дело, душа твоя пожелает пожертвовать, сам найди нуждающегося из числа убогих да нищих, а то и храму Божьему положи на алтарь. А с политикой не связывайся.

Но какую Бог дал власть над нами, такую я и блюл, подчинялся. И народ свой почитал, не шёл поперёк. Народ – это сила, сынок. И против него ты не попрёшь, не переделаешь, народ то есть. Он нам тоже Богом дан. Во благо ему делай, поперёк не иди. Не возвышайся над ним в гордыне. Помни, что ты дан народу, а не он тебе. Это мой наказ родительский, имей в виду.

Макар Егорович молча сидел, неотрывно смотрел на мерно расхаживающего Егора Егоровича, внимательно слушал, стараясь не пропустить ни единого слова, уловить любое изменение в интонации, в настроении волшебным образом обретённого родителя.

– С завтрашнего дня не станет на земле Востротина Егора сына Егора, сынок. Ухожу в монастырь, принимаю постриг, отрекаюсь от мирской суеты, соблазнов, от богатства, данного мне Богом. Да-да, всё, что я имел, это временно, взято взаймы, теперь я с лёгкостью возвращаю их, долги мои. Но и ты, Макарушка, помнить должен, что твоё добро, деньги и золото – долг, взято взаймы. И отрекайся от этого легко, не страдая разумом и сердцем. Там, – старик воздел руки кверху, – нам зачтётся, сынок. Не жалей, как пришло, так пускай и уйдёт. Повторяю, в долг дадено, да и уйдёт легко. Предаю свою жизнь, волю, помыслы в руки Божии. Как сказано: «Отче Мой! Если возможно, да милует Меня чаша сия, впрочем, не как я хочу, но как ты».

Егор Егорович перекрестился, снова сел к столу. Потрясённый в очередной раз, Макар Егорович сидел, окаменев, не смея произнести и слова.

– О нашем разговоре не должен знать никто, даже твой брат Алексей. Это моя воля. Обещаешь мне исполнить мою волю, чего бы это тебе ни стоило? – спросил и пытливо уставился на сына.

– Да, батюшка родной. На то будет воля ваша и воля Господа нашего, – смиренно ответил Макар, трижды перекрестившись.

– Я это к тому, что вдруг бес попутает которого-то из вас, и из-за несчастных денег вы, братья, можете стать врагами лютыми. Я этого позволить не могу.

В тот же вечер старик осенил крестным знамением, трижды поцеловал на прощание и выпроводил сына из номера на ночь глядя, и больше Макар не знает, не слышал, что сталось с отцом, куда и в какой монастырь он ушёл. Жив ли, умер?

Несколько раз бывшего приказчика пытали в сыскном отделении, но не сказал, не нарушил последнюю волю родителя.

Макар Егорович знает, о чём все говорили, судачили после исчезновения купца Востротина Егора Егоровича, сносил все суды-пересуды молча, смиренно.

Родной матери и теперь уже отчиму своему, чью фамилию он носит, Макар так и не смог ничего сказать, поговорить с ними, выслушать их. Бог не дал: ушли в одночасье друг за другом в мир иной. Приехал сын, успел только на сороковой день после смерти. Не знал. И вот сейчас душа болит, терзает, не находит места от вины перед настоящими родителями.