Виктор Бычков - Вишенки

После той беседы Макар Егорович пристроил в Бобруйск к старому еврею-сапожнику Лосева Михаила Михайловича, оплатил обучение, а в следующий приезд купил все инструменты, необходимые по сапожному ремеслу. Правда, перед этим взял слово, что Мишка никогда не опустится больше до пьянок, попоек.

– А то получится, что я помог тебе спиться, – незлобно ворчал Щербич.

– Вот моя рука, Егорыч, – с дрожью в голосе произнёс Михаил. – Запомни, Лосева через колено не переломить. Кремень! Мы, Лосевы, слово держать умеем. И добро помним.

Поверил тогда Щербич соседу и не ошибся. Работает до сих пор сапожником, ходят к нему не только борковские, но и из других деревень. А вот водки больше в рот ни капли.

– Слово дал самому Макару Егоровичу! – поднимал кверху обкуренный заскорузлый палец сапожник, когда кто-то уж больно настойчиво предлагал выпить. – Самому Макару Егоровичу! Понимать надо, а мы, Лосевы, слово держим, вот так-то, дорогой товарищ. Тем более перед самим Щербичем! А это не хухры-мухры, понятно? Человек не нам с тобой чета.

Видишь, как жизнь-то устроена. Когда-то Макар Егорович помогал соседу, теперь сосед взял к себе его семью, опекает, кормит. Да-а, жизнь, итить его в раз!

Щербич сидел, перебирал в памяти события последних дней, молчал. А что говорить?

– Знаю, – первым нарушил молчание Лосев, – открыли на тебя охоту, Егорыч. Тут уж я тебе не помощник, сам как-нибудь, сам. Хотя и драл горло за тебя на том собрании, но сам знаешь, хреном лом не перешибёшь. Уходи с лёгким сердцем, за своих не волнуйся, не переживай, в обиду не дам, любому глотку за них перегрызу, не гляди, что безногий. Мы, Лосевы, добро помним, но и никому зла не спустим. У меня однополчанин в Руни, Кузьма Сергеевич Панин, хороший товарищ, крепкий хозяин. Давай, я тебя с ним сведу. В ту дыру, в Руню, ни один чёрт от власти не кажет и носа. Спрячет так, что ни одна собака не найдёт. Мы тишком, тайно. Переживёшь, пересидишь лихие времена, а там, даст Бог, утихнет, забудется. Может, на дорогу котомку собрать, а, Егорыч?

– Спасибо, – Макар Егорович нашёл руку соседа, пожал. – Только скрываться я и не думаю. Это моя родина, и что она со мной ни сделает, я ей прощу, вот так вот, дорогой Михаил Михайлович. Это судьба. Моя судьба, и я её проживу такой, какая она есть; и это мой крест, и пронесу его только я, и никто иной.

– Дай тебе Бог здоровья и удачи, дорогой ты мой соседушка, – сапожник даже прослезился после таких слов Щербича. – Вот за это я, мы все тебя уважаем и любим, Макар Егорович. Мужик ты, настоящий русский мужик. Таких как ты не сломить, такие сами кого угодно в могилу загонят. Вот моя рука, Егорыч, если что, то я, то мы…

Во двор забежали внучка Танюша и внучек Антоша, бросились к дедушке, обняли, прижались и замерли. Следом зашёл сын Лосевых Лёня с подбитым глазом и исцарапанным лицом.

– Это что за такое? – грозно спросил Михаил Михайлович сына.

Тот, насупившись, молчал, только изредка вытирал кулаком под носом.

– Ну, я тебя спрашиваю?

– Это он дрался с коммунарскими, – за Лёньку ответила восьмилетняя Танюша. – Они нас с Антошей обзывали буржуями недобитыми и не пускали купаться на пристани.

– Кого это нас? – переспросил Щербич.

– Нас. Меня и Антошку.

– Ну и?

– Вот Лёнька и дал им по соплям, а их было пять штук. А нас только трое.

– Да, но мы всё равно им накостыляли, – поддержал сестру семилетний Антон, ровесник Лёни. – Пускай только попробуют в следующий раз, мы им покажем!

Макар Егорович слушал детей, прижимал их к себе, с благодарностью смотрел на Лосевых – отца и сына. И тёплая волна признательности наполнила душу, нашла выход в вдруг повлажневших глазах.

– Ну-у, теперь я спокоен, Михаил Михалыч, – произнёс с дрожью в голосе. – Душа моя спокойна. Раз такие парни да девчата растут нам на смену, так я точно спокоен.

Внуки кинулись провожать дедушку, встали с двух сторон, взяли за руки. Невестка тоже прошла немного, вышли за околицу, остановились перед гатью.

– Неужели, папа? – Лиза не могла сдержать слёз, расплакалась вдруг. – Может, не стоит волноваться? Забудут?

– Дело времени, дочка, – не стал успокаивать сноху Щербич. – Раз колесо государственной машины раскрутилось, остановить его я не в силах. А ты береги детей, Лосевы – хорошие люди, поверь мне. Положись на них. И не обижайся на людей. Внучатам моим внуши, что родины плохой не бывает и дедушка любил её такой, какая она есть. Иди, доченька, подготовь мужа, он у тебя требует поддержки.