Вирджиния Клео Эндрюс - Цветы на чердаке

Но Крис продолжал, как будто не слышал меня:

– И вот я стал прислушиваться и услышал щелчки. И я подумал: если вдруг мне удастся открыть сейф, он тоже окажется пустым. И знаешь, что случилось, Кэти? Я услышал-таки эти предательские щелчки, по которым можно было вычислить комбинацию цифр, – щелк, щелк! Но я не успел их сосчитать! Тем не менее я принялся крутить диск замка, надеясь, что просто по счастливой случайности наберу цифры в правильной последовательности. Но дверца сейфа не открывалась. Я слышал щелчки, но я ничего не понимал. Энциклопедия не может научить, как стать хорошим вором, – это должно произойти естественным путем. Тогда я огляделся в поисках чего-нибудь длинного и тонкого, чтобы засунуть в замок и оттянуть пружину в надежде, что тогда дверца откроется. Кэти, в этот момент я услышал шаги!

– О, проклятье, – ругнулась я, расстроившись за него.

– Правда-правда! Я быстро нырнул под один из диванов и лег плашмя на живот, и тут я вспомнил, что оставил фонарик у деда в комнатке.

– Боже мой!

– Да-да! Я решил, что моя песенка спета, но продолжал лежать совершенно тихо и неподвижно. И вот в библиотеку вошли мужчина и женщина. Она заговорила первая приятным девичьим голоском. «Джон, – сказала она. – Клянусь, мне не послышалось! Я и вправду слышала какой-то шум в этой комнате». – «Вечно тебе слышится что-то», – проворчал грубый низкий голос. Это был Джон, лысый дворецкий. И эта парочка, не переставая ссориться, осмотрела библиотеку, а затем маленькую спальню позади нее, и я, затаив дыхание, ждал, когда они обнаружат там мой фонарик, но по непонятной причине этого не случилось. Я полагаю, оттого, что Джон не смотрел ни на что, кроме женщины. Как раз когда я собирался вылезти и выбежать из библиотеки, они вернулись, и Господь надоумил их сесть на тот самый диван, под которым я прятался. Я положил голову на скрещенные руки, как бы собираясь вздремнуть, и представил себе, что ты, должно быть, дошла до предела, гадая, почему я все не возвращаюсь. Но поскольку я запер тебя, я не боялся, что ты пойдешь меня искать. Но хорошо, что я не заснул.

– Почему?

– Давай я буду рассказывать, как мне хочется, Кэти, ладно? «Ну вот видишь, – сказал Джон, когда они вернулись в библиотеку и уселись на диван. – Говорил же я тебе, что никого нету ни там, ни здесь. – Он сказал это весьма самодовольно. – Правда, Ливви, ты чертовски нервная последнее время, просто портишь все удовольствие». – «Но, Джон, – сказала она, – я и вправду что-то слышала». – «Как я уже говорил, – ответил Джон, – тебе вечно слышится то, чего нет. Черт подери, лишь сегодня утром ты говорила, что мыши чересчур расшумелись на чердаке». Джон издал смешок, длинный и мягкий смешок, и, должно быть, сделал что-то, что заставило эту хорошенькую девушку глупо захихикать, и если она и протестовала, то весьма слабо. Затем Джон снова пробормотал: «Эта старая сука поубивает всех маленьких мышек на чердаке. Она носит им наверх еду в продуктовой корзине… столько еды, что можно убить целые полчища мышей, не меньше, чем германская армия».

Вы знаете, я слышала, как Крис сказал это, но ничего не поняла, настолько я была все еще глупа, невинна и доверчива.

Крис прочистил горло и продолжил:

– У меня в животе возникло странное ощущение, а сердце так забилось, что я боялся, как бы не услышала парочка на диване. «Ну да, – сказала Ливви, – она такая несправедливая, жестокая старуха, и сказать по правде, старик-хозяин мне всегда нравился больше: он хотя бы умел улыбаться. А она – она не умеет. Снова и снова, когда я прихожу сюда прибираться, я вижу ее в его комнате… она просто стоит, и любуется на его пустую кровать, и улыбается этой странной, натянутой улыбкой. Я считаю, она в восторге оттого, что он умер, что она пережила его, и теперь свободна, и никто не сидит у нее на шее, и не говорит ей: делай то, не делай это, а ну, попрыгай по моему приказу. Боже, порой я удивляюсь, как они могли выносить друг друга. Но вот теперь он умер, и ей достались его деньги». – «Да, конечно, она получила кое-что, – сказал Джон. – Но это были ее собственные деньги, которые ей оставила ее семья. Ее дочь – вот кто получил все миллионы старого Малькольма Нила Фоксворта». – «Ну, – сказала Ливви, – этой старой ведьме больше и не нужно. Не надо осуждать старика за то, что он оставил свое огромное состояние дочери. И то сказать, мало ли она натерпелась от него, он связал ее по рукам и ногам, в то время как у него было полно сиделок, чтобы ухаживать за ним. А он все ее требовал, распустив слюни. Зато теперь она свободна, богата, и муж у нее такой молодой и привлекательный, да и сама она еще молода и красива, и у нее куча денег. Интересно, что бы я чувствовала на ее месте? Некоторым людям всегда везет. А я, у меня ничегошеньки-то нет…» – «А я-то, Ливви, моя милая? У тебя есть я, по крайней мере, пока не подвернулось другое хорошенькое личико». А я все это время был там, за диваном, слушая все это и чувствуя, что совсем оцепенел. Я был в шоке. Я чувствовал, что меня сейчас вырвет, но я лежал тихо и слушал, о чем продолжает болтать эта парочка на диване. Мне так хотелось встать и со всех ног побежать к тебе и Кэрри и забрать вас отсюда, пока не поздно. Но я был там как в ловушке. Если бы я пошевелился, они заметили бы меня. А этот Джон, он же был родня нашей бабке… какой-то троюродный кузен, мама говорила… я не думаю, чтобы троюродное родство могло иметь какое-то значение, тем не менее Джон был доверенным лицом нашей бабушки, иначе она бы не допустила его до такой вольности, как свободное пользование ее автомобилями. Ты видела его, Кэти, такой лысый, он носит ливрею.