Вирджиния Клео Эндрюс - Цветы на чердаке

– Не плачь больше, Крис, не плачь, – взмолилась я, чувствуя, что он готов разрыдаться, и снова привлекла его к себе на грудь. – Ты же не мог знать, что она исчезнет, да еще так скоро после смерти Кори.

– Да, долго она горевала, нечего сказать, – произнес он с горечью.

Я погрузила пальцы в его волосы.

– Правда, Кэти, – продолжал он. – Я совсем потерял голову. Я бегал от шкафа к шкафу, выбрасывая все зимние вещи, и скоро обнаружил, что летняя одежда вся исчезла, вместе с двумя их прекрасными чемоданами. Я опустошил все обувные коробки, вытряхнул все ящики и искал повсюду жестянку, где он хранил монеты, но он и ее забрал, а может, перепрятал получше. Я перерыл все и вся, правда, как помешанный. Я даже решился взять одну из этих огромных ламп, но еле приподнял ее: она весит тонну. Мама оставила свои норковые манто, я подумал, не прихватить ли одно, но вспомнил, что ты мерила их и они были тебе велики. Там, на воле, покажется странным, что несовершеннолетняя девушка разгуливает в норковом манто, которое ей велико. Меховые палантины исчезли. А длинные пальто были такие большие, что одно из них могло целиком заполнить весь наш чемодан, и не останется места для наших вещей, для картин, которые я мог бы продать, а ведь нам нужнее все-таки одежда. Я готов был волосы на себе рвать, ей-богу, я отчаялся найти хоть что-то ценное, а как мы обойдемся без денег? Ты знаешь, когда я стоял там, посреди ее комнаты, и думал о нашем положении и о плохом здоровье Кэрри, мне было, черт возьми, абсолютно все равно, стану ли я врачом или нет. Все, что я хотел, – это выбраться отсюда! Когда я уже совсем отчаялся найти что-нибудь, я заглянул в нижний ящик ночной тумбочки. Я никогда не проверял его раньше. Кэти, в нем была оправленная в серебро фотография нашего отца, их брачное свидетельство и маленький зеленый бархатный ящичек. Кэти, внутри этого ящичка лежали два кольца нашей мамы – обручальное и с бриллиантом, которое подарил ей отец в день помолвки. Как тяжело думать, что она забрала все, а его фотографию бросила за ненадобностью, так же как и подаренные им кольца. А затем странная мысль мелькнула в моем мозгу. Может быть, она знала, кто ворует деньги из ее комнаты, и оставила эти вещи намеренно?

– Нет, – с насмешкой отмела я эту его мысль, ведь она предполагала в нашей маме некоторые человеческие достоинства. – Она просто о нем и не вспомнила – у нее есть Барт.

– Несмотря ни на что, я был благодарен судьбе, что нашел хоть что-то. Так что мешок не так пуст, как может показаться. У нас есть папина фотография и ее кольца, но только в случае самого ужасного, крайнего кризиса я решусь заложить эти вещи.

Я услышала предупреждение в его голосе, но не столь искреннее, как можно было ожидать. Как будто он играл самого себя – прежнего доверчивого Кристофера Долла, который во всем и в каждом видит только хорошее.

– Продолжай, что случилось дальше?

Он отсутствовал всю ночь, значит не рассказал мне и половины всего, что с ним случилось.

– Раз я не смог ограбить нашу маму, то счел нужным пойти и ограбить нашу бабушку.

«О боже», – подумала я. Он этого не сделал… не смог. А какая это была бы идеальная месть!

– Ты же знаешь, у нее полно драгоценностей, столько колец на пальцах и эта чертова бриллиантовая брошь, которую она всю жизнь носила изо дня в день, как униформу, плюс те бриллианты и рубины, что мы видели на ней в рождественскую ночь. Итак, я потихоньку спустился вниз по длинным темным коридорам и на цыпочках подошел прямо к ее закрытой двери.

Ох, какие нервы надо иметь, я бы никогда…

– Тоненькая полоска света виднелась из-под двери, и я понял, что она еще не спит. Мне стало горько. Ну почему она не спит? И при всех сложившихся обстоятельствах этот свет странно подействовал на меня: я сделал самую дурацкую вещь на свете, а может быть, ты назвала бы это «дерзостью», ведь ты собираешься стать женщиной слова, а не женщиной дела, как была до сих пор.

– Крис! Не отвлекайся! Давай говори, что за безумную вещь ты там сделал. Если бы я была на твоем месте, я бы просто повернулась и пошла бы назад, прямо сюда!

– Но я – это не ты, Кэтрин Долл, я – это я… Я очень осторожно, легонечко приоткрыл дверь, приоткрыл на маленькую щелочку, все время беспокоясь, что дверь скрипнет или треснет, тогда придется удирать. Но петли были хорошо смазаны, и я приложил глаз к щели, не опасаясь, что она подозревает что-нибудь, и заглянул внутрь.

– Ты увидел ее голую! – перебила я.

– Нет, – нетерпеливо отмахнулся он, – я не увидел ее голой, чему я несказанно рад. Она полусидела в кровати, под одеялами, в ночной рубашке с длинными рукавами из какого-то плотного материала, с воротничком, и она была спереди застегнута на все пуговицы до самой талии. Но все-таки я увидел ее отчасти голой. Ты помнишь ее волосы стального цвета, которые мы так ненавидим? Их не было у нее на голове! Они были косо надеты на болванку, которая стояла рядом с ней на ночной тумбочке, как будто бабка хотела, чтоб они были под рукой в случае ночной тревоги.