Вирджиния Клео Эндрюс - Цветы на чердаке

– Я знаю, что жжет, Кэти, но ничем не могу помочь… надо обработать рану, а не то проникнет инфекция. Хотел бы я, чтобы у меня был шовный материал, но, может быть, и так не останется шрама, придется только молиться, чтоб не осталось. Было бы так хорошо, если бы люди могли прожить жизнь, ни разу не порезавшись, как будто родились в защитной оболочке. И как странно, что именно я первый по-настоящему порезал твою кожу. Если бы ты умерла из-за меня, – а это могло случиться, если бы направление пореза чуть-чуть уклонилось в сторону, – я бы тоже хотел умереть.

Он перестал изображать доктора и начал скатывать оставшийся бинт в аккуратный рулон, затем завернул в голубую оберточную бумагу и положил в ящичек. Он спрятал лейкопластырь и закрыл аптечку.

Крис наклонился надо мной, его серьезные глаза были такими внимательными, обеспокоенными, проницательными. Его голубые глаза были такими же, как у нас всех. Однако в этот дождливый день они как будто впитали в себя цвет этих старых бумажных цветов, отчего в них появились темные прозрачные переливы. Рыдания подступили к моему горлу: где тот мальчик, которого я знала прежде? Где теперь мой брат и кто этот молодой юноша со светлыми пробивающимися усиками, который так долго смотрит мне в глаза? Один этот его взгляд пленил меня. И больше, чем любая боль, или страдание, или рана, больше, чем все, что я чувствовала прежде и почувствую впредь, была боль от того страдания, что я увидела в его измученных мерцающих глазах, чей цвет постоянно менялся, как в калейдоскопе, где можно увидеть все цвета радуги.

– Крис, – пробормотала я, теряя чувство реальности, – не смотри так. Это не твоя вина.

Я обхватила его лицо ладонями и склонила его голову себе на грудь, как прежде, я видела, делала мама.

– Это только царапина, ничуть не больно, – (хотя было ужасно больно), – и я знаю, ты ведь не нарочно.

Он задохнулся и хрипло спросил:

– Зачем ты побежала? Раз ты побежала, я должен был преследовать. А я ведь только дразнил тебя. Я бы ни за что не срезал и пряди с твоей головы. Это ведь просто так, для смеха. И ты ошибалась, когда говорила, что я сказал, будто твои волосы некрасивы. Я думаю, на твоей голове могут вырасти самые великолепные, самые знаменитые волосы во всем мире.

Как будто маленький ножичек вонзился мне в сердце, когда он откинул голову и распустил мне волосы веером, так что они закрыли мою обнаженную грудь. Я слышала, как он глубоко вдыхает мой запах. Мы лежали там совсем тихо, слушая, как зимний дождь барабанит по шиферной крыше прямо над нами. Глубокая тишина вокруг. Всегда тишина. Голос природы – вот единственный звук, который доходил до нас здесь, на чердаке, и так редко природа говорила с нами тепло и дружелюбно.

Дождь ударял теперь по крыше редкими каплями, вскоре вышло солнце и осветило нас, и в его свете его и мои волосы засверкали длинными прядями и стали похожи на драгоценный шелк.

– Посмотри, – сказала я Крису. – На окне с западной стороны отлетела перекладина от ставни.

– Вот и хорошо, – сказал он сонно и удовлетворенно. – Теперь солнце будет там, где недоставало его нам. Смотри-ка, у меня получилось в рифму.

А потом он произнес тем же сонным голосом:

– Я думал о Реймонде и Лили, о том, как они попали на эту лиловую траву, где исполнялись все желания.

– Правда? Знаешь, я тоже думала об этом, – ответила я шепотом.

Я снова и снова накручивала прядку его волос на свой большой палец, притворяясь, будто не замечаю, что его рука осторожно поглаживает мою грудь, ту, на которой лежала его голова. И поскольку я не возражала, он осмелился поцеловать сосок. Я вздрогнула, пораженная, недоумевающая, почему это заставило меня почувствовать такой странный, необычный трепет. Что такое сосок, как не просто розовато-коричневый бугорок?

– Я могу представить Реймонда, целующего Лили так, как ты сейчас целуешь меня, – задыхаясь, сказала я, одновременно желая и остановить его, и чтобы он продолжал. – Но я не могу представить, как они делают то, что дальше.

Он быстро поднял голову и посмотрел на меня напряженным взглядом, со странным огоньком в глазах, которые постоянно меняли цвет.

– Кэти, а ты знаешь, что дальше?

Краска залила мое лицо.

– Да, я знаю, насколько могу судить. А ты знаешь?

Он засмеялся тем сухим кудахчущим смехом, о каком можно прочесть в романах.

– Конечно знаю. В самый первый день в школе мне рассказали мальчишки в раздевалке, все старшие мальчики только и говорили об этом. И эти слова из четырех букв на стенах, я их не понимал. Но они мне скоро объяснили во всех деталях. Девочки, бейсбол, девочки, футбол, девочки, девочки, девочки, – они говорили только об этом и о том, чем девочки отличаются от нас. Это очень возбуждающая тема для большинства мальчиков, и для мужчин, я полагаю, тоже.