Джеймс Боллард: Эндшпиль

Подбородок Малека чуть-чуть приподнялся, обозначив кивок. Ничто не показывало, что ему надоели эти вымученные расспросы, или что они его раздражают, или что он заметил смущение Константина.

– И что же это будет? – продолжал настаивать оправившийся уже Константин.– Пистолет, таблетка или, – с резким, неестественным смехом он указал за окно, – вы поставите гильотину – там, под дождем? Мне все же хотелось бы знать.

Малек посмотрел на доску; сейчас его лицо казалось еще более мучнистым и расплывчатым, чем обычно.

– По этому вопросу было принято решение.

Ответ прозвучал ровно, механически.

Константин негодующе фыркнул:

– Да какого черта, что это значит? – В голосе его появилась резкость, агрессия.– Хотя бы больно не будет?

И тут Малек впервые улыбнулся, чуть заметное ироническое облачко скользнуло по его губам.

– А вы сами убивали кого-нибудь, господин Константин? – спокойно спросил он.– Я имею в виду – лично, собственными своими руками.

– Туше, – согласился Константин. Он деланно засмеялся, пытаясь развеять возникшую напряженность.– Великолепный ответ.

Про себя он сказал: я не должен поддаваться своему любопытству, этот тип меня поднял на смех, и – за дело.

– Да, конечно, – продолжал он, – смерть не бывает безболезненной. Я просто подумал, будет ли она гуманной, в юридическом смысле этого слова. Поверьте мне, это – большое облегчение. Ведь теперь так много садистов, извращенцев и всяких прочих…

И снова он внимательно наблюдал, не спровоцирует ли Малека эта неявная издевка.

– …что чистый уход—благо, которое трудно переоценить. Очень приятно иметь уверенность. Теперь я могу посвятить последние дни тому, чтобы привести в порядок свои дела и как-нибудь примириться с этим миром. Вот если бы только знать, сколько этих дней осталось, тогда можно было бы получше спланировать последние приготовления. Нельзя же день за днем вечно читать предсмертные молитвы. Вы меня понимаете?

– Генеральный прокурор советовал вам заняться последними приготовлениями сразу по окончании суда, – столь же бесцветно, как и прежде, произнес Малек.

– Но что это может значить? – спросил Константин, намеренно подняв голос на октаву выше.– Ведь я все-таки человек, а не гроссбух какой-нибудь, который можно кинуть на полку, где он будет ждать, пока до него доберется аудитор. Я начинаю сомневаться, Малек, что вы до конца осознаете, сколько мужества требует от меня эта ситуация. Вам-то легко сидеть здесь…

Малек резко встал, что вызвало у Константина дрожь ужаса. Посмотрев зачем-то на закрытые окна, он обогнул шахматный столик и направился к двери, ведущей в комнату.

– Мы отложим эту партию.

Кивнув Константину, Малек ушел на кухню, где ординарец готовил обед.

Константин слушал удаляющееся поскрипывание ботинок по ненатертому паркету, затем раздраженно смел фигуры с доски и задумался, зажав в руке черного короля. Во всяком случае, на этот раз удалось настолько разозлить Малека, что тот ушел. Если так подумать, не стоит ли послать к чертовой бабушке всю осторожность и устроить Малеку веселую жизнь, это же совсем просто – непрерывно таскаться за ним следом, осыпая невротическими вопросами, споря и устраивая истерики. Раньше или позже Малек обязательно огрызнется и может при этом нечаянно выдать что-нибудь, касающееся его намерений. Или, наоборот, напрочь отгородиться от него, обращаться с ним презрительно, как с наемным убийцей, каковым он, собственно, и является, отказываться находиться с ним в одной комнате и есть за одним столом, настаивая на своих правах бывшего члена Центрального комитета. Такая методика вполне может оказаться удачной. Почти наверняка Малек не врал, говоря, что знает точный день и час казни Константина. А это значит, что ему отдали приказ и он лишен возможности сколько-нибудь приблизить или отдалить этот момент из своих собственных соображений. Малек вряд ли решится пожаловаться на поведение Константина – совершенно очевидно, что такая жалоба заставит задуматься об его собственной пригодности для теперешнего поста, а это не тот пост, с которого легко с почетом уйти в отставку; к тому же теперь, когда дата уже установлена, даже начальник полиции не сможет изменить ее, не созывая несколько специальных собраний. А в таком случае появлялась опасность попытки пересмотра дела Константина – у него оставались еще союзники или хотя бы люди, желающие использовать его в .своих собственных целях.