Мария Воронова - Эхо первой любви

Что ж, в любви, как в английском языке: главное – понять разницу между «быть» и «иметь». Кажется, мысль не моя, где-то я ее слышала или прочитала.

Потом я подумала, что если выйду за своего сверстника, неизвестно, что из него получится дальше. Может быть, он станет алкоголиком, или первая же неудача превратит его в бессильного нытика, да мало ли что еще произойдет. Владимир – взрослый человек, и мало шансов, что он сильно изменится. Даже если он вдруг потеряет свой бизнес, то все равно останется Владимиром Иваницким.

Так рассуждала я, не понимая, что совсем не знаю Владимира Иваницкого.

К сожалению, я умею держать себя в руках, но не могу притворяться и поэтому отказываю другим людям в этом великом искусстве. Мне почему-то кажется, раз я искренняя, то все остальные тоже, и когда человек мне ласково улыбается, я убеждена, что ему реально приятно меня видеть.

Не знаю, почему у меня составилось мнение, что Владимир добрый человек и меня искренне любит. Как может. С чего я взяла, что мы станем с ним хорошими товарищами и рука об руку пойдем по жизни? С чего решила, будто он меня уважает?

В свою защиту скажу: прежде чем очертя голову броситься в водоворот семейной жизни, я посоветовалась с подружкой.

Помню, мы засели в одном пафосном кафе с бутылкой вина, глубокомысленно пили и курили и немножко порассуждали о смысле жизни, прежде чем решать такой вопрос, как мое замужество. Подружка сказала, что Иваницкий очень даже ничего себе, self-made man, и вообще надо выходить за таких энергичных, а не за всяких «постельных клопов» (ухажер из мединститута обогащал ее речь разными интересными терминами).

Когда бутылка почти опустела, она призналась, что одно время была немножко влюблена в Иваницкого, и он, кажется, тоже немножко отвечал на ее интерес, но поскольку вел с ее отцом дела, то не решился на ухаживания, и все так и заглохло.

То ли наивность, то ли вино не дали мне спросить себя – а почему это Иваницкий боялся ухаживать за дочерью делового партнера? Всем известно, что браки укрепляют бизнес, а не расстраивают его.

К сожалению, через некоторое время мне все же пришлось ответить на этот вопрос, хоть я никогда его себе не задавала.

Слава приезжал почти каждый день, и Фрида, преодолевая слабость и тошноту, прихорашивалась к приемным часам, наводила порядок в палате и заплетала косу, хотя после травмы ей было трудно поднимать руки.

С соседкой у нее наладились добрые отношения, Фрида помогала женщине чем могла, обе они оказались молчуньями и не спешили открывать друг другу душу, так что очень быстро у них воцарилась полная гармония. Света передала Фриде плеер, полный аудиокниг, и большую часть времени женщины лежали с закрытыми глазами и слушали. На что-то большее сил не было, читать Фрида совершенно не могла и очень боялась, что нарушенные функции мозга восстановятся не полностью. Как она тогда будет работать?

Но приходил Слава, брал ее за руку и говорил, что все боятся, пока болеют, а потом становятся как новенькие и забывают не только о своих страхах, но и о самой травме. Говорил, что Фриде надо есть рыбу, а соседке – холодец, и доставал из сумки жареную форель и тазик со студнем. Фриде не хотелось рыбы, и непонятно было, при чем тут холодец, но на душе становилось тепло и спокойно от того, что есть на свете человек, который хочет накормить ее чем-то полезным.

Один раз Слава успел за несколько минут до конца приемных часов, вбежал в палату и, поставив гостинцы на тумбочку быстрее, чем Фрида сообразила, что он здесь, погладил ее по плечу, спросил о самочувствии и умчался, пока не закрыли центральный вход.

Почему-то в этой спешке Фриде увиделось больше чувства, чем если бы они весь вечер провели вместе.

В следующий раз они вышли посидеть в холле, и Слава рассказал ей про сестру, врача «Скорой помощи», убитую на вызове шизофреником. Он говорил тихо, внешне спокойно, но Фрида понимала, как он тоскует по сестре, и, не умея найти слов, чтобы его утешить, просто села ближе и прислонилась к его плечу.

Так они сидели и молчали, пока дежурная сестра не шикнула на Славу, мол, больница закрывается, а он тут думает непонятно о чем.

Мутно и зыбко было после травмы в голове у Фриды, но одно определилось совершенно твердо, как валун на болоте: она должна быть со Славой. Дело не в том, прощает она его или не прощает, и даже не важно, любят ли они друг друга.

Фрида точно запомнила момент, когда к ней пришло это понимание. Стоя перед зеркалом, она пыталась ослабевшим от травмы зрением поймать в нем свое отражение и подкрасить губы, а соседка спросила: