Кейт Эберлен - Скучаю по тебе

Представляю, как заорала бы Долл: «Ты нормальная вообще?»

— Расскажи мне еще про Хоуп, — говорит Гус, заводя машину.

И я рассказываю, какая она была смешная и упрямая в детстве и как я никогда не знала, правильно ли ее воспитываю. И как я поняла, сколько лжи люди говорят в повседневной жизни, просто так, без особого повода, и мы не замечаем этого, пока рядом не появляется тот, кто все понимает буквально. И как с ней бывало трудно. И какой у нее талант к музыке. И тут в истории появляется Дейв.

Тогда Гус рассказывает мне о Люси, как она вселила в него уверенность, как помогла не уйти с медицинского, как он не рассказал ей о своем брате и как появилась Шарлотта.

Гус так сконцентрирован на дороге, что не отводит от нее глаз, хотя это всего лишь две полосы с бетонным отбойником посередине. Но иногда легче что-то рассказывать, не глядя человеку в глаза. Я понимаю. Он сворачивает с главной дороги, и мы какое-то время едем по пустынному городку, пока он не признается, что, кажется, не туда свернул и не знает, где мы. Он останавливает машину на улице и пытается поменять язык в навигаторе. В конце концов ему удается сменить итальянский на другой язык, по-моему, русский. Но вместо того чтобы посмеяться над этим, он вдруг хватает меня за руку с такой силой, что я пугаюсь.

— Ты меня теперь ненавидишь, да? — спрашивает он.

— Почему я должна тебя ненавидеть?

— Потому что ты такая честная и правильная, а я подлец!

— Я не могу ненавидеть тебя, — говорю я. — Я тоже не всегда бываю правильной.

И я рассказываю ему про Лео, пока мы кругами ездим по односторонним улицам и пока наконец Гус не замечает указатель на Винчи. Мы выезжаем из города на дорогу, она идет вверх, на холмы, и дальше извивается в самых непредсказуемых поворотах, конечно, без единого фонаря.

Когда свет фар выхватывает указатель на «Виллу Винчиана», нарисованный от руки, я вздыхаю с облегчением. Нам все-таки удалось найти дорогу назад. Но мне хочется, чтобы мы продолжали ехать дальше. В машине мы словно в исповедальне, здесь можно говорить только правду. И ни один из нас еще не рассказал полной истории своей жизни.

Машина скачет по проселочной дороге, и мы заезжаем на парковку, выбивая гравий из-под колес. Гус выключает машину, и мы остаемся в тишине и полной темноте. Все те вопросы, которые можно было обсудить на ходу, теперь кажутся слишком личными и неловкими.

— И ты стала писательницей? — спрашивает он.

— Нет, я пишу только в свободное время. Знаешь, все говорили, «когда Хоуп встанет на ноги», но никто не думал, что это когда-нибудь произойдет. И вот она выросла и стала независимой, и я почувствовала, что ничего не сделала в своей жизни. И тогда я начала писать книгу. Чтобы придать своей жизни хоть какую-то ценность и смысл. И, наверное, отчасти ради того, чтобы иметь историю нашей жизни, если Хоуп вдруг захочет знать о том, как она жила раньше, хотя, если честно, вряд ли она захочет…

Он молчит. Думаю, понял ли он, что я имела в виду?

— Так ты стал врачом? — спрашиваю я.

— Да, приходится зарабатывать, чтобы платить ипотеку. Я хочу, чтобы у девочек был свой дом, куда можно возвращаться, пока им это нужно. Хотя в их последний приезд мне показалось, что дом им уже не нужен. И это, наверное, хорошо. Как ты сказала, надо научиться отпускать тех, кого любишь, чтобы они могли не зависеть от тебя. — Он грустно смеется. — Просто мне бы хотелось, чтобы это случилось не так быстро.

— А где твой дом? — спрашиваю я.

— На Портобелло-роуд.

— Портобелло?

— Да, в самом начале, рядом с рестораном «Солнце в зените».

— Так ты живешь в одном из этих разноцветных домиков?

— Да! Ты хорошо знаешь район?

Мои девочки сделали себе татуировки в салоне, которым она управляет. Она всякий раз замедляет ход у моего дома, когда пробегает мимо. Мы почти каждый день пили кофе в одном и том же кафе два года подряд. Но она ни разу не наткнулась на меня, разлив свой латте.

— Господи, мне пришлось упасть в обморок, чтобы ты наконец меня заметил!

В Лондоне столько огней, что ты не видишь звезд на небе. Но здесь так темно, что черный бархат неба, кажется, усеян миллиардами бриллиантов.

— Как думаешь, — говорит Тесс, когда мы стоим и смотрим на небо, — если бы у всех людей на Земле были такие световые датчики, то, глядя на мир с неба, можно было бы увидеть, что пути всех людей все время пересекаются, словно кружат петлями вокруг них, как у нас с тобой?

— Нет. Мне кажется, то, как это у нас сложилось, — это так с… странно.