Канта Ибрагимов - Стигал

– Клод Дебюсси, – вновь объявила Шовда, – «Нежность».

Эта мелодия вовсе очаровательна. Даже атмосфера в зале стала действительно теплой, нежной, трогательной.

– Браво! – сказал ректор и похлопал.

Почти все его поддержали, а вот лысый профессор вскочил:

– Все это хорошо. Хорошо заучено и исполнено. Но она поступает на факультет «Музыкально-театральное искусство». Квалификация – оперный певец, преподаватель.

Я сразу вспомнил, как Шовда боялась: «Не дай Бог, попросят спеть, а голоса сейчас нет». Этот ретивый профессор именно о том самом:

– Важнее вокальные данные.

– Разумеется, – согласился ректор. – Что у нас, скажем так, на десерт? Шовда, дорогая, помнится, вы на капустнике такой тембр выдали.

– Нет-нет, – возразил оппонент. – Хватит заготовок. Есть программный материал. Путь исполнит Римского-

Корсакова, арию Любаши из оперы «Царская невеста».

В зале появился недовольный гул.

– Это и на дипломе тяжело, – сказала одна из преподавательниц, – а вы на вступительном. Она не оканчивает консерваторию, а лишь поступает.

– Я знаю, – завизжал профессор. – Но наша уважаемая абитуриентка заканчивает наше музучилище и одновременно пытается поступить в консерваторию. А консерватория не проходной двор, и мы не позволим наш вуз унизить… В программе эта ария есть? Я всех спрашиваю.

– Есть, – ответили ему почти хором.

– Вот и пожалуйста, – развел руки Эдуард Константинович.

– А как без музсопровождения? —отреагировал ректор. —

Тут нет условий.

– Это вы назначили экзамен в своем роскошном кабинете, а не в зале… Пусть исполняет без музыки. Какая разница. Мы оцениваем вокал. Это предусмотрено Правилами приема. А абитуриентка может и даже должна аккомпанировать себе на инструменте – ноты, я думаю, здесь есть.

Женский голос:

– Здесь нет нот.

– Пусть поет, – настаивает профессор. – Я прошу, требую и имею право как член экзаменационной комиссии. Разве я не прав? – обращается к ректору.

– Правы… Пожалуйста, – все взгляды опять к Шовде.

Она стоит. Объявила арию. Кашлянув в кулачок, только начала и сорвалась. Одна пожилая женщина поднесла ей стакан с водой. Отойдя в сторону, отвернувшись от всех, Шовда отпила пару глотков, поставила стакан на стол, вернулась к роялю. С повторной попытки Шовда начала хорошо, но в конце первого куплета, там где надо было до предела повысить голос, как она позже пояснила – колоратурное сопрано, вновь сорвалась. Как увядший осенний листок, она как-то разом сникла и, словно ее ноги уже не держат, медленно опустилась на стул перед роялем. Вся согнулась, голова почти между колен. По ее вздрагивающей спине было понятно, что она плачет. Эту паузу нарушил тот же лысый профессор. Он встал, развел руками, победоносно оглядывая всех:

– Ну, вот видите. Оценка налицо… Конечно, жаль. Лишь что-то вызубрила из Дебюсси. Но, мне кажется, что в Чечне даже такая музыка и такое искусство вовсе не нужны.

От этих слов у меня в груди что-то защемило, вскипело, и я готов был Бог знает что вытворить, хотя бы заорать от возмущения, но меня опередила Шовда – она бросилась к выходу, и тут ей дорогу преградили. Очень высокая, довольно пожилая, худая, но еще крепкая и строгая женщина буквально силой повела ее обратно к инструменту, усадила на место и, оглядывая всех, выдержала некую паузу:

– Товарищи, – со старой закалкой сказала она, – как вы все знаете, я руководитель этой девушки, это мой курс. И я, и моя педагогическая деятельность, соответственно, подвергаются вашей оценке, и поэтому я тоже имею право на некоторые поставленные вопросы ответить.

В это время она положила руку на плечо Шовды:

– Здесь сказали, «что-то вызубрила из Дебюсси». А я вспомнила слова этого гения: «Музыка начинается там, где слово бессильно». Это я к тому, что в Чечне нужна именно такая музыка. Надо их учить, и надо было раньше и сейчас посылать туда не танки и самолеты, а симфонические оркестры и оперные труппы.

– А, может, балет?

– Да! Если надо, и балет, но не дивизии и полки…

– К чему эта агитация?! – вновь возмутился профессор.

– А к тому, уважаемый Эдуард Константинович, что в 1944 году вон тому мужчине – это отец Шовды – было всего два годика, а его, как и весь народ, решили репрессировать – все оказались враги народа, даже дети. На защиту этого ребенка встал его отец, наш, видимо, ровесник, и его расстреляли. А уже после выселения и мать от тифа умерла. А этот ребенок чудом выжил. Сегодня это взрослый человек, и он хочет, чтобы его дочь стала музыкантом.