Алексей Колышевский - Секта. Роман на запретную тему

– Яблока хотите?

Старик вздрогнул. Свет нестерпимо жег ему глаза, и он лишь слегка приоткрыл их, отчего стал немного похож на китайского мудреца Лао Цзы.

– Уберите свет, умоляю… – в голосе старика стояли слезы, – за что вы меня схватили? Где я? Кто вы такой?

Сеченов левой рукой наклонил лампу в другую сторону, и теперь она освещала блюдо с яблоками.

– Ах да… Простите насчет света. Я давно не допрашивал, так сказать, «соло», и вот видите, совершенно растерял все навыки. Осталось в голове лишь это, из хрестоматии для лейтенантишек: «Первое правило интенсивного допроса – всегда светите подозреваемому в лицо так, чтобы он слышал только ваш голос…» Видите, помню теорию, а все практические навыки что-то растерял. Знаете, последним, кого я допрашивал, был, кажется, один офицер из «Моссада», и происходил этот допрос лет пятнадцать назад. А потом, это было, кажется, даже и не в России, а не то в Восточной Германии, не то в Будапеште… О! Точно! Как же это я мог забыть! Точно, в Будапеште! – Сеченов откинулся на спинку стула и, закинув руки за голову, сцепил пальцы на затылке. – А вы не были в Будапеште, дорогой Леонид Семенович?

– Нет… Послушайте…

– Разве не были? Так-таки и ни разу? А зря. Как там у Ремарка: «Не могу забыть золотые сады Будапешта»? Ну, ладно… Это все была прелюдия соль минор. Сейчас я вас стану спрашивать о чем-то, что вызывает мой живейший интерес, а вы станете мне отвечать. Очень подробно и обстоятельно. Поверьте мне, это в ваших же интересах – отвечать подробно. А перед тем как мы начнем наш диалог, посмотрите на меня. Да откройте вы глаза, я убрал лампу. Ну? Узнаете вы меня?

Старик несмело поднял дрожащие веки и взглянул на генерала. Прищурился на мгновение и слабо усмехнулся:

– А мне сразу показалось, что вы не очень-то финн.

– Да уж. Тут вы правы. Это хорошо, что вы меня сразу узнали, теперь дело пойдет быстрее. Мне не надо будет задавать вам наводящих вопросов. Помните, по какому поводу к вам обратились?

– Да-да.

– Подробнее, пожалуйста.

– Я должен был попытаться установить подлинность какого-то исторического документа.

– Какого именно?

– Зачем вы спрашиваете? Ведь вы сами прекрасно знаете, что это за тетрадь.

Сеченов облокотился на стол и на сей раз сцепил руки перед собой:

– Я-то знаю. А вот откуда об этом знаете вы?

– Я ничего о тетради не знаю…

Сеченов досадливо поморщился:

– Леонид Семенович, вы, видимо, не понимаете, по какой причине вы оказались здесь. Более того, если бы вас здесь не было, вас бы вот уже как, – он поглядел на часы, – двое суток не было бы вообще нигде. Вы дали мне понять, что вам знаком автор текста, и тем самым спасли себе жизнь. Пока мы здесь с вами беседуем, вам ничто не угрожает. Стоит вам оказаться за пределами этой камеры, и ваша мирная старость прервется самым трагичным образом.

Старик закашлялся, Сеченов терпеливо ждал, когда тот закончит, затем подошел к нему, вынул из кармана накрахмаленный белый носовой платок и вытер старику его слезящиеся глаза.

– Снимите с меня наручники. Я не собираюсь вырывать себе язык, – попросил Ловчиновский.

– Увы… – генерал развел руками, – я сторонник классических поз. Это допрос, а не «Камасутра». Во время допроса положено держать руки в наручниках, мой дорогой. Так вы станете говорить, или мне вспомнить еще какой-нибудь немудреный прием из хрестоматии для лейтенантов ГБ?

– Не надо, прошу вас. Я расскажу. Ответьте только вы мне вначале на один вопрос. Зачем новой власти понадобился монах Авель?

Сеченов наклонил свою голову к голове старика и в упор взглянул на него:

– Затем же, зачем и всякой власти до этого. Итак?

…Государыня Императрица Екатерина Великая скончалась от удара утром шестого ноября одна тысяча семьсот девяносто шестого года, и событие это потрясло основы Российской империи так, что в самой империи всех перетряхнуло, а со дна подняло всякую муть. Кто-то со смертью этой, безусловно, проиграл, например Платоша Зубов. Умом сделался прискорбный и ходил, вываливши язык, чисто собака. Придя в себя, разменял царское ложе на жесткое седло командира Изюмского конного полка.

Другой же Платон, Лемешев, когда еще и смерть не взяла земной владычицы, а лишь услышав о ее агонии, велел заложить крепкую, с зарешеченными оконцами карету и, взяв самых надежных людей, вооруженных так, словно готовились к штурму Измаила, погнал в Шлиссельбург. Явившись в тюремный замок в третьем часу ночи, он растолкал мирно спящего полковника Кулебякина и уединился с ним для секретного разговора в одной из комнат, перед входом в которую выставил охрану. О чем шла речь между начальником Тайной экспедиции и комендантом тюрьмы для опасных государственных преступников, в точности неизвестно, ибо подслушивающие устройства в обиходе таких учреждений появились много позже. Зато известно доподлинно, что заключенный по имени Авель немедленно после этого разговора был из камеры под конвоем препровожден в ту самую карету и увезен Лемешевым в неизвестном направлении…