Славомир Мрожек - Дневник возвращения. Рассказы [Сборник]

Из сказанного следует, что мы постоянно живем в уродстве, вездесущем и всепроникающем, чужом и собственном. Тот, кто пообещает освободить нас от страхов — а мы ему поверим, — станет нашим владыкой. И этого следует бояться больше всего.

Краков, 23 июля 1999.

Прометей.

Святой мученик гуманистов, любимец антропоцентристов. За свой проступок был наказан сурово, но справедливо. Он украл, присвоил нечто ему не принадлежащее, не им придуманное. Он должен быть покровителем тех, кто крадет патенты, промышленного шпионажа. На него ссылаются спасители человечества любых мастей. А результаты хорошо нам известны.

Д-р Фауст.

Был бы хоть доктором медицины, так нет — он доктор философии! Захотел стать бессмертным, и чтобы достигнуть своей цели, продал душу дьяволу. Уже за одну эту сделку он заслуживает дисквалификации, равно как и за саму идею бессмертия. Только такой торгаш может предлагать подобный товар. Патрон fitness clubs [31] Тренажерных залов (англ.). и косметики.

Люцифер.

Иными словами — вечный склочник. Взбунтовался против Создателя, не имея никакой альтернативной программы. Не для того, чтобы где-то что-то исправить, а лишь затем, чтобы стать важной персоной. Захотел выделиться, и ему это удалось, но нам-то что с того?

Краков, 8 января 2000.

Сидя у стены, он поднял голову, и ему почудилось, что квадратный потолок размером два метра на два, потолок из полированной стали — такой же стальной, гладкий и полированный, как квадратный пол и четыре стены без единого отверстия, — что этот потолок стал ниже, чем был минуту назад. Он поднялся, вытянул руку и замер в ожидании. Ждать, когда потолок коснется вытянутых пальцев его руки, начиная со среднего, долго не пришлось. Сомнений не было: потолок опускался медленно, но неуклонно.

Он снова сел, но головы уже не опускал. Вглядываясь в потолок, он строил следующие умозаключения:

Стало быть, таким будет его конец. Неизвестный преследователь заманил его в стальную коробку, но убивать сразу не станет, о нет! Он привел в действие механизм — вероятно, часовой, — который безостановочно, хоть и незаметно для глаза, опуская крышку коробки, в конце концов раздавит его, а потом расплющит. Что расплющит — ладно, он никогда и не стремился быть выпуклым. Но момент, когда его раздавит, приятным не будет, а еще менее приятны, все менее и менее приятны будут его последние минуты. Именно в этом и состояло коварство преследователя.

— Какая дьявольская точность, — подумал он, уже полулежа, поскольку сидеть как прежде уже не мог из-за недостатка места. — И никакой надежды.

— Почему никакой? — спросил его голос рассудка. — Это же механизм, а любой механизм может испортиться. Что-нибудь заест, контакт нарушится или ток выключат… Так что — подождем.

И с надеждой в сердце он лег плашмя, потому что потолок был уже близко-близко.

Ведь жил он в эпоху высочайшего совершенства, когда единственной надеждой была лишь надежда на то, что что-нибудь сломается.

Краков, 12 февраля 2000.

Меня пригласили выступить с лекцией на космическую тему. Публики собралось довольно много. Я приветствовал собравшихся, выпил воды из графина и начал доказывать, что космос расширяется. Заняло это около трех часов. Доказав, я обратился к слушателям:

— Может, есть вопросы?

Невзрачный индивидуум в последнем ряду поднял руку.

— Прошу вас.

Индивидуум встал и спросил:

— Ну и что с того?

— Извините, но я не понял вопроса.

— Что с того, если космос расширяется?

— Мы можем сделать далеко идущий вывод. Это означает, что он не сокращается.

— А кто говорит, что сокращается?

— Существует школа, которая придерживается именно этого тезиса.

— Да? А если бы и сокращался, так что с того?

— Это бы означало, что он не расширяется.

— И что дальше?

— А то, что космос изменяется. Не расширяется, правда, но зато сокращается. Хотя, по моему убеждению, дело обстоит как раз наоборот.

— Да пусть бы и не изменялся. И тогда что?

— Что — что?

— Что с того, если он не расширяется и не сокращается?

— Прошу вас, подойдите поближе, тогда я вам все объясню.

Он подошел, и я стал его душить. Публика бросилась нас разнимать, но было уже поздно.