Славомир Мрожек - Дневник возвращения. Рассказы [Сборник]

Театра, который не желал бы нравиться публике, еще не изобрели. А если и изобрели, то он должен называться иначе — «лаборатория», «мастерская», «исследовательский центр», — и порой он действительно так называется. Тогда получается честнее, и дело обходится (более или менее) без притворства. Но вообще-то театр желал бы поймать двух зайцев: ощущать себя художником самобытным, «самореализующимся» и независимым, но одновременно — несмотря на это — получать аплодисменты от публики, которой он пренебрегает, и пренебрежение свое выражает тем, что не считается с потребностями зрителей. Пришедшей из девятнадцатого века концепции ничем не ограниченного, одиноко гениального художника и ничего не понимающей толпы можно без конфликтов следовать в поэзии, искусстве по своей природе отшельническом и способном обойтись без общественного финансирования. Клочок бумаги ничего не стоит. Но театр — искусство коллективное и стоит немало. Театр, пренебрегающий публикой не просуществовал бы долго, если бы не дотации — государственные, муниципальные или поступающие от различных культурных и благотворительных фондов. Под их покровительством театр неограниченной гениальности может заниматься чистой формой, не умирая с голоду. Пожертвования он принимает без всяких угрызений совести, ибо убежден, что имеет на них полное право. Почему? Потому что уверен в своей безграничной ценности, и нет такой суммы, которой бы он не стоил. Сколько бы он не получал, этого всегда слишком мало, и он чувствует себя недооцененным. Подобная позиция невозможна без мании величия или не может к ней не привести.

Притворяться, что публика нам безразлична, в большей или меньшей степени нелегко — в зависимости от функции, которая в театре выпадает на нашу долю. Труднее всего актерам, поскольку они принимают публику, как говорится, «на грудь», контактируют со зрительным залом лично, персонально, физически. Так что можно считать, что даже наиболее «самореализовавшийся» актер, если публика его не принимает, чувствует себя довольно неловко. Режиссерам легче, они — если захотят, хоть это и редко случается — могут вообще не выходить к публике. Сценограф почти никогда не должен, а уж критики вообще не должны.

И все же какие никакие аплодисменты, какую-то поддержку, а не только самозабвенность, самостояние и самоотречение, театру необходимы, даже если он называется «лаборатория». Так называемая нормальная публика здесь исключается, приходится искать какую-то другую. К счастью, театр, это уже не только театр; с течением временем и с изменением обстоятельств возникли, расплодились и разрослись институции паратеатральные, а их персонал — вследствие демографического давления — стал довольно многочислен. Он состоит как из добровольцев, так и обладателей дипломов разнообразных школ и факультетов — театральных, театроведческих, а то и вовсе не имеющих отношения к театру, которые профессионально включаются в систему, но необязательно в сам театр. А система существует и — согласно закону Паркинсона — трудится над самосохранением и разрастанием. Ревизия театральной ситуации или — Боже упаси — ликвидация театра в его нынешней форме, не в ее интересах; такой театр — это и смысл, и основа ее существования. Будучи административно-академической по своему происхождению, зародившись из смеси теории и администрирования — в его чистой форме, эта система прекрасно себя чувствует, а бесконечное теоретизирование по ее поводу доставляет ей истинное удовлетворение, не говоря уже о выгоде. Впрочем, процветанию системы способствует и эпоха, которая все реже задает вопрос «что?», а вопрос «как?» все чаще.

В мире полно институтов, университетов, фондов, фестивалей, стипендий, членов жюри, программ и семинаров, посвященных театру. Околотеатральный деятель может прожить всю жизнь внутри этой системы, передвигаясь по ее связующим линиям, добиваясь признания и почестей от других деятелей; он может быть бесконечно активным на ниве театра и ни разу не ступить ногой на сценические подмостки. Система эта наилучшая, ибо единственная публика театра чистой формы, эта система и такой театр нуждаются друг в друге. Другая публика не нужна этому театру для жизни, хотя, наверное, когда напьется, его растрогает песенка: «И всегда тебе чего-то будет не хватать».

Уличный нищий может себе позволить играть плохо, поскольку его публика великолепно знает, что играется. Однако он не может себе позволить чистой формы, стать, к примеру, на голову и запеть петухом, потому что публика сочтет его сумасшедшим, а не нищим, и не подаст ему милостыни. Кое-кто вместо стонов применяет агрессивные тексты и жестикуляцию. Нищему легче это выполнить, и получается лучше, чем изображение убожества, потому что ему противна его ситуация, он не любит свою публику, а в этом случае ничего, собственно, играть не должен. И все-таки он не выходит из роли нищего, хоть и отдаляется к ее периферии. Но уж ни в коем случае он не ожидает аплодисментов.