Кеннет Грант - Против света

Воспоминания о давних днях выросли перед моим внутренним взором — горьковато-сладкая ностальгия. Рассматривая изображение Клэнды, я смутно чувствовал, что портреты, которыми художник окружил ее, были единым Образом — разными личностями, но в то же время — одной. Хотя понимание это пришло ко мне окольным путем, то был мой путь и искать иного не хотелось. Кровь Вайр-дов и Грантов могла соединиться во мне только так. И я не мог иначе отразиться в ведьминской крови, в сияющих глубинах шара Маргарет, мудрых символах колдовства Остина Спейра и чарах, сплетенных Лавкрафтом и его темным Братством.

Чердак был забрызган капельками лунного света. Казалось, я слышу приглушенное царапанье когтей по подоконнику, вижу крылатое чудище, набросившееся на Клэн-ду, а позднее изранившее голову Маргарет Лизинг. В моей памяти тянулись позолоченные грезами часы нескончаемых летних вечеров, когда я блаженствовал, растянувшись среди папоротников, а морская пена усеивала пузырьками скалы у Огмора, дюны в Кандлстоне.

Только сейчас я заметил: кто-то зовет меня. Голос — тонкий, посеребренный лунным светом, блуждал по чердаку, приглушив ветерок, наполнивший все вокруг ароматом папоротника, засушенного в отворенных призрачной дремой ячейках памяти. Голос звал меня назад, просил спуститься…

Я осторожно ступил на хрупкую, висящую на тонких нитях чердачную лесенку. Жутковато раскачиваясь и с трудом сохраняя равновесие, я глядел на опустошенный череп Маргарет, из которого торчали проволочные волосы, точно осока в дюнах Кандлстона. Иглы этой травы царапают покрытые лишайниками камни на склонах Саузерн-дауна, привлекая взор, точно завитки, окаймляющие любовную щель. Маргарет повернулась, глаза ее в сгущающемся мраке блестели ярче, чем шар, который она стиснула в ладонях.

Спотыкаясь, мы прошли в библиотеку. Маргарет положила камень на стол:

— Ты можешь узнать всю историю, — сказала она.

Казалось, эхо ее голоса высекает искры из глубин камня. Затем в шаре появилось точка темного пламени, принявшая очертания головы дяди Фина. Голова была вырезана из пористого материала, покрытого жемчужинами росы. Глаза были закрыты, черты искажены. Я отпрянул.

— Время! — ликующе произнесла Маргарет. — Есть ли художник, кроме Времени, способный запечатлеть такое опустошение истомленной кошмарами плоти?

В эту секунду глаза открылись, и зеленоватое пламя ненависти осветило комнату. Взгляд был обращен к Маргарет, два фонаря на плоту, охваченном штормом. Чайки вились в волосах дяди Фина, точно среди папоротников на застывших под лиловым небом утесах Огмора.

— Время, — откликнулось на слова Маргарет эхо. Я узнал интонацию дяди. Голова исчезла, но, прежде чем сжаться в точку непроницаемого мрака, развалилась. Клочья съежившейся плоти разлетелись по комнате.

Маргарет вцепилась в камень, но я убедил ее отложить его. Серый туман плавал в его глубинах. Туман таял; казалось, невидимая рука, отдернув занавес, открыла лучики света, сложившиеся в сияющие магические печати. Почти все были знакомы мне по Гримуару: одна пылала ярче других — ключ к внешним вратам. Несмотря на ракурс, типичный для снов, я узнал комнату, в которой дядя Фин разговаривал с незнакомцем, утащившим хрустальный флакон. Темная тень, которая могла быть полями конической шляпы, скрывала его черты, но я заметил три яркие точки, — две из них, зеленоватые, были глазами. Они часто мигали, в то время как третья оставалась неподвижной, — прозрачная, с лиловым отливом. Дядя Фин выглядел оживленным, бурно жестикулировал в предвкушении.

— Нас зовут! Идем же! — воскликнул незнакомец.

Тут он провел в комнату нечто, оставшееся невидимым для нас с Маргарет, — лишь сильный световой поток пронесся по шару. За ним последовал каскад символов, напоминавших кружева тропических лиан, отягощенных цветами. Их изгибы говорили на цветочном языке, знакомом ведьмам. Я надеялся, что Маргарет сможет перевести их безмолвную речь.

Она оторвалась от шара, издававшего звук, похожий на шум крыльев, и принялась переводить язык лиан. Я погрузился в транс, чтобы понять ее слова, но не смог сохранить ощущение яви. Это печалило и раздражало меня.

Сплетения света в шаре растаяли, шифры померкли, и вновь возникла прежняя комната с двумя собеседниками. Дядя Фин стоял, голова в тени, возле каминной полки, над которой висела картина, которую я только что оставил на чердаке! Тело незнакомца отбрасывало тень, закрывавшую нижнюю часть рисунка, но выпуклые бедра и пышные груди Клэнды я видел ясно. Магические печати, еще секунду назад окружавшие девушку, не поддавались интерпретации. Конус пылал или, быть может, это огонь в массивном камине омывал его оранжевым светом? Поток разноцветного пара вырвался из основания конуса, источая зловоние. Но люди, находившиеся в комнате, никак не реагировали. Может, все это видели только мы? Меня поразило, что картина очутилась здесь, я почувствовал, что внезапно мне открывается тайна, как порой бывает во сне. Сидевший на корточках незнакомец напоминал идола из храма, затерянного в гватемальских джунглях. Его голос, заглушавший звуки, издаваемые камнем, был резким, металлическим, дрожащим: