Кеннет Оппель - Локомотив «Бесконечный». Последний костыль

За три часа до схода лавины Уильям Эверетт сидел на перевернутом ящике и ждал своего отца.

У этого городка еще даже не было названия. На столбе, криво вкопанном в землю рядом со шпалами, красовалась от руки написанная табличка: «Миля 2553». Краска небрежно засохла, стекая вниз с каждой цифры и буквы. Вчера, когда Уилл с мамой сошли с поезда, кондуктор крикнул: «Конец пути! Станция Прощальная!» Но Уилл не понял, было ли «Прощальная» названием поселения или так кондуктор поспешил заявить, что наконец отделался от них.

Станция представляла собой сбитую из досок платформу без навеса. Рядом стояли водонапорная башня и сарай с углем для поездов. Провод с телеграфного столба тянулся в хижину, где начальник станции дремал, сидя на табуретке и закрыв покосившуюся дверь для защиты от ноябрьского холода.

Городок выглядел так, как будто он был только что вырезан из дерева. Позади Уилла виднелись деревянные дома, словно отступившие от покрытой грязным снегом улицы. Среди них были магазин, торговавший всем подряд, церковь и большая гостиница, где Уилла ждала мама. За те пять дней, пока они добирались сюда из Виннипега, она совсем вымоталась. Уилл тоже устал, но ему надоело все время сидеть в четырех стенах с чужими людьми и захотелось наконец-то побыть одному и подышать свежим воздухом.

Он чувствовал себя грязным. Голову давно нужно было помыть: вполне возможно, у него опять завелись вши – за ушами чесалось. Накануне Уилл так и не смог попасть в единственную ванную в гостинице – слишком много народу выстроилось в очередь.

На деревянных досках под ботинками Уилла кто-то нацарапал инициалы двух влюбленных внутри коряво нарисованного сердца. Раздумывая о том, напишет ли он когда-нибудь свои инициалы внутри сердца, юноша поднял воротник пальто, чтобы не мерзла шея. Холод проникал и через выношенную ткань у правой подмышки. Мама считала, что он слишком худ, но в тот момент его тело не хотело меняться.

Хорошо, что хотя бы ноги не мерзли. Ботинки, пожалуй, были самой новой из его вещей. Шнурки, правда, все время распускались, даже если он завязывал их двойным узлом.

Железнодорожные пути поблескивали, как будто их только что проложили. Уилл представил себе, как его отец помогал укладывать эти длинные полосы стали. Юноша смотрел, как пути уходили на запад, в густой заснеженный лес. Дальше глаза его упирались в высокие горы, возвышающиеся над равниной так, словно мир выставил свои угловатые кулаки, чтобы не пустить сюда человека. Как только и удалось проложить дорогу в таких диких местах? Облака задевали за обледенелые вершины и отбрасывали тени на морщинистые уступы гор.

С этой стороны не сегодня завтра должен был появиться отец, и Уилл хотел встретить его здесь. Пока же он достал из кармана альбом и карандаш. Альбом он сам сделал из упаковочной бумаги, которую мама приносила с текстильной фабрики. Уилл научился сворачивать ее специальным образом и разрезать листы по кромкам, чтобы получался буклет из шестнадцати страниц, а затем несколькими стежками сшивал их вместе. Он снял потертую перчатку, чтобы она не мешала держать карандаш.

На свободном кусочке земли по другую сторону путей расположились две большие палатки и несколько маленьких. Между палатками стояли телеги, на них – багаж и ящики. Лошади обнюхивали тощую землю. На самом большом шатре большими буквами было выведено: ЦИРК БРАТЬЕВ КЛАК. Несколько плохо одетых мужчин устанавливали балаганы, и звук их топоров эхом возвращался с одиноких холмов.

– Что ты рисуешь?

Уилл поднял голову и увидел девочку, примерно его ровесницу, стоявшую прямо перед ним. Как это он не заметил ее приближения? На ней было коричневое платье из плотной материи, а ее светлые прямые волосы были разделены пробором и заплетены в две косы.

– Ничего такого. – Он поспешно закрыл альбом.

Девочка сделала еще шаг к нему, и Уилл подозрительно взглянул на нее. Он не очень-то умел разговаривать с людьми, особенно с незнакомцами. И особенно с девочками.

Ее серо-голубые глаза под густыми бровями смотрели на него с интересом. Когда она улыбалась, обнажалась небольшая щель между ее передними зубами. Она была не так хороша, как Тереза О’Малли, но было в ней что-то такое притягательное, что глаз от нее отводить не хотелось. Может, он бы понял, в чем ее прелесть, если бы нарисовал ее, но портреты ему не удавались.