Олег Голиков - Рассказы

Сталин с наслаждением закурил, прикрыл глаза и погрузился в воспоминания. Когда в далёком ледяном январе 1924 года возводили временный деревянный Мавзолей, многие члены Политбюро были против. Особенно горячился, тряся козлиной бородой, тогда ещё юркий и моложавый Калинин, утверждая, что подобное архитектурное сооружение может стать культовым, а зачем большевикам мистические культы, если бога нет, религия это опиум и так далее и всё в таком же духе. Ему вторили ещё два осточертевших «деятеля» — тут Сталин слегка поморщился — Троцкий и Бухарин, которые вообще были против мумифицирования тела вождя Революции, утверждая, что, мол, это может вызвать неоднозначную реакцию у пролетариата и ненужные ассоциации у представителей Коминтерна. «Тоже мне представители мирового пролетариата — кучка зажравшихся и разжиревших на разграбленных сокровищах негодяев…» — шаблонно подумал Сталин о коминтерновских выскочках, и продолжал мысленно восстанавливать события рождения Мавзолея.

В 1930 году, когда уже ни у кого не вызывало сомнений однозначное мнение стремительно набиравшего силу генерального секретаря Политбюро о создании культа усопшего вождя, был построен из камня, бетона и гранита этот странный и немного жутковатый «объект № 1», как значился Мавзолей в планах кремлёвской комендатуры. И никто, ни один человек в мире, за исключением трёх служащих специального подразделения НКВД которые были давно растёрты в лагерную пыль, Лаврентия Берии и покойного архитектора Щусева, не знал, что за знамёнами траурного зала скрывается тщательно замаскированная потайная дверь, ведущая в небольшую комнату, ключ от которой Сталин всегда носил с собой.

Подумав о том, что придётся ему пережить в ближайшие часы, Сталин вздрогнул и повёл плечами, словно от холода. Но тут ход его мыслей был прерван внезапным и очень сильным переживанием, перенесшим вождя всех народов в маленькую лачугу бедного сапожника, худощавая жена которого ласково гладила по голове маленького мальчика со слегка оттопыренными ушами и упрямо сжатыми губами, и, едва не плача, шептала: «Ах, Сосо, Сосо….Скоро ты станешь совсем большой и покинешь свою маму…» Сталин на мгновение внутренне сжался, словно перед невидимым ударом, но, вспомнив о предстоящей миссии, взял себя в руки, поднялся и направился к потайной двери.

Перед глазами отворившего небольшую дверцу вождя предстала знакомая картина — небольшая пятиугольная площадка из идеально отполированного красного гранита с церковным престолом посередине, окружённым массивными напольными канделябрами.

На престоле вместо привычного православного креста был рельефно изображён серп и молот, а Евангелие было заменено «Капиталом» Карла Маркса, который придавил своей убедительной массой многочисленные расстрельные списки врагов народа. Канделябры были тоже выдержаны в соответствующем стиле и представляли собой фигуры рабочих, матросов, солдат, крестьян, застывших в стремительном порыве по направлению к главному подсвечнику, стоявшему в центре за престолом, выполненному в виде бронзового броневика с ораторствующим Ильичём на крыше. По стенам этой своеобразной молельни висели посмертные маски революционных лидеров, которые при жизни и не могли предположить, что после смерти в прямом смысле слова попадут на алтарь революции. Сталин по традиции внимательно посмотрел на застывшую в немом укоре гримасу Дзержинского, пристально вгляделся в несгибаемые черты земляка Орджоникидзе и со значением подмигнул маске Кирова — этот любимец партии, убитый бестолковыми чекистами, неправильно понявшими намёки вождя, всегда нравился Кобе.

Да что уже теперь говорить — сделанного не воротишь, а управлять государством в этот критический момент приходится вместе с людьми, далёкими от проницательности и кипучей жизнедеятельности Кирова, который даже в самые трудные минуты находил время для учёбы и простого человеческого отдыха.

Сталин, быстро освоившись в необычной обстановке, достал спички и поджёг специальные свечи, изготавливаемые по спецзаказу из жира нераскаявшихся троцкистов, уничтоженных вождей кулацких восстаний и прочей контрреволюционной нечисти. Затем нашёл страницу в «Капитале» с обильными комментариями Ленина, сделанными на полях чернильной ручкой, и стал тихонько читать, особо не вникая в смысл витиеватых фраз знаменитого немецкого еврея. После утомительного двухчасового чтения, Коба аккуратно погасил свечи, положил под «Капитал» несколько листков с новыми расстрельными списками, которые по причине идущей войны отличались продуманной немногочисленностью жертв, и неслышно вышел, закрыв дверь на ключ. Теперь вождю всех народов предстояло самое сложное.