Олег Голиков - Рассказы

Вскоре Одиссею даже стало нравиться его ритмичное дыхание, а пейзаж вокруг перестал казаться ему таким уж унылым. Небо над Стиксом посветлело, и если бы не посмертная память, то Одиссей вполне мог счесть всё происходящее вечерним марафонским забегом где-нибудь в каменистой Спарте или в скалистых северных окрестностях родной Итаки.

Через какое-то время справа от него из чёрной воды выступила другая дамба. Но поднималась она почему-то под углом к горизонту, и этот угол всё больше и больше увеличивался, словно вторая дамба вела прямо в небо. Не успел Одиссей подивиться увиденному, как сверху раздался страшный грохот, и огромный валун прогромыхал по второй наклонной дамбе, выкатившись прямо из серых низких облаков.

Но это не удивило бегущего Одиссея, а когда через некоторое время из этих же облаков показалась знакомая изнеможенная фигура устало спускающегося человека, и вовсе всё стало на свои места…

«Бедный Сизиф… Он снова трудиться напрасно…» — лишь промелькнуло в голове царя Итаки, и он вновь стал следить за своим дыханием, лёгкой поступью устремляясь вперёд и вперёд…

Чем дальше бежал он, тем более удивительным и спокойным становился пейзаж вокруг его дамбы. Появился тихий ветерок, а цвет волн стал похож на тёмное неразбавленное вино. Небо, хотя и было всё в грузных облаках, между которыми то и дело проскакивали беззвучные искры молний, но от былой мрачности не осталось и следа. Одиссею даже показалось, что он видит слабое вкрапление звёзд на оливковом небосводе, который широкой полосой разливался справа от нависающей над горизонтом облачной гряды.

Воодушевлённый величием картины загробного мира Одиссей немного прибавил скорости, и сразу стало как-то легче на душе. Мир и покой мягкими струями вливались в его сущность, пока он, наслаждаясь земными воспоминаниями о прожитой жизни и окружающими его картинами нового неведомого прекрасного мира, бежал по бесконечной дамбе, пересекающей Стикс.

… Нужный вопрос родился сам собой: «Зачем мне вообще на тот берег?» — и сразу припомнился ему великий Ахиллес, глубоко скорбящий среди серых теней в чёрных плоскогорьях Аида. Припомнились и слова легендарного героя о том, что лучше быть последним подёнщиком на земле, нежели царствовать среди мёртвых, отчего сердце Одиссея сжалось от нехорошего предчувствия.

Между тем вокруг вновь всё стало быстро меняться. Воздух, насытившись липким прибрежным туманом, потемнел, и дышать стало намного труднее. Стикс снова приобрёл свои траурные очертания, а где-то вдали стал слышен тихий печальный стон, изредка прерываемый злобным трёхголосым собачим лаем. Далеко впереди угадывался угрюмый скалистый берег, над которым сгущалась кровавая заря с отблесками пламенеющих молний в исполинских ущельях чёрных туч.

«Зачем?..» — снова прокралось сомнение в душу начинающего быстро уставать от горячего воздуха Одиссея. Он вспомнил светлое тихое небо на середине дамбы, Сизифа, покорно бредущего за своим камнем, далёкие огоньки звёзд и ощущение бесконечного умиротворения, не покидавшего его на протяжении всего пути.

И, внезапно поняв, чего от него хотят небожители, он с почтением осознал до конца их великую милость и великую усмешку — в доблестном одиночестве бежать по бесконечной дамбе от берега живых к берегу мёртвых, наслаждаясь величием бессмертного и тихо грустя о былом, было действительно достойным вознаграждением для почившего в славе героя.

Вознеся прозрачные руки к небу, Одиссей с гордостью принял свою судьбу Вечного возвращения.

И громко рассмеявшись в сторону грозного Аида, он смело повернул обратно.

…Холодное ноябрьское солнце скупо осветило матово-кровавый порфир Мавзолея, и, словно испугавшись надписи на центральной монолитной плите, спряталось за надвигавшимися снеговыми тучами. Внутри главной усыпальницы великой страны в тёмном углу траурного зала на складном стульчике сидел Сталин и тяжело смотрел из-под прикрытых век как двое врачей и трое военных в форме НКВД привычно перегружают мумию Ильича на каталку, чтобы увести главную реликвию большевизма на спецэвакопункт. Сегодня по приказу Сталина мумифицированный выпотрошенный кадавр Ульянова будет перемещён в Куйбышев, подальше от методичных бомбёжек люфтваффе и стремительно наступающих танковых соединений Гудериана.

Сталин, не глядя в сторону уезжающей тележки, ловким движением выкрошил в трубку две папиросы «Герцеговины Флор», однако остатки гильз не выбросил по привычке на пол, а, скомкав, спрятал в нагрудный карман своего слегка засаленного френча. В дальнем проёме центральных дверей ритуального зала, скрытом под тяжестью багровых знамён, блеснув линзами очков, помаячила фигура Берии, однако после того как вождь еле заметно отрицательно мотнул головой, начальник тайной полиции исчез, и наступила полная тишина.