Маша Трауб: Всегда кто-то платит

Возможно, в тот день, когда я попросила его сходить в магазин и купить яблок. Толяша принес килограмм лука. Я тогда не обратила внимания – лук был тоже нужен.

– Это же лук, а не яблоки, – пошутила я.

– Он же круглый, – ответил Толяша.

Сейчас я понимаю, что он перестал различать предметы. Для него было или круглое, или длинное. Кабачок он путал с огурцом, помидоры с редиской. Я писала ему список, но он все равно возвращался не с теми продуктами. Я злилась. Мне казалось, что он делает это специально – покупает то, что сам хочет.

Когда-то меня очень трогало одно его качество, которое казалось таким… нежным, что ли. Толя всегда чистил овощи и фрукты и нарезал кусочками. Он делала это не только для себя, но и для меня. В этой его привычке для меня было все – вся его любовь, забота, сила.

Толя тщательно чистил яблоко, вынимал семечки и нарезал дольками. Огурец он тоже чистил так, чтобы не оставалось зеленых прогалин шкурки. Он чистил для меня мандарины, апельсины. И я сидела и была в тот момент счастлива – есть, нашелся мужчина, который чистит для меня фрукты. Он приносит их мне на тарелке. Разве это не счастье? Разве не высшее проявление заботы?

Многое меня удивляло. Как-то я порезала помидоры на дольки и поставила перед Толей. Он брал дольку, выкладывал на тарелку и тщательно вырезал основание стебля. Помидоры были мелкими и точка – тоже, почти невидимой. Но Толя вырезал точку на каждой дольке. Мне показалось это забавным, и я даже засмеялась. Но Толя шутки не понял и обиделся на мой смех.

Он чистил груши и персики.

– Зачем? – удивлялась я, а он не понимал моего вопроса.

Но мне нравились его движения, когда он что-то чистит. Нравилось, как он все выкладывает маленькими аккуратными, одна к одной, дольками на тарелке. При этом он мог есть котлету ложкой или нанизывать отбивную на вилку и отгрызать кусок. С ним было сложно сидеть за столом. Иногда мне становилось даже неприятно. Но как только он начинал очищать для меня мандарин, снимая все прожилки, оставляя аккуратную дольку, я прощала ему его невежество.

Мне казалось, что он становится черствым и равнодушным. Ему звонили с работы, он слушал, но ничего не отвечал – бросал трубку. Они перезванивали, и я объясняла, что муж плохо себя, наверное, чувствует. Видимо, давление, перемена погоды. Извинялась. Он вдруг, как ни в чем не бывало, забирал у меня телефонную трубку и… говорил как прежде.

Сейчас я знаю – мне врач объяснил. Опухоль тогда уже была, она росла и давила. В какую сторону опухоль могла разрастись – никто не мог сказать. Толяша вдруг забывал, как нужно говорить. Он все понимал, но не мог произнести самые обычные слова. Потом вдруг что-то в голове щелкало, и он уже мог управлять своей речью. Если бы об этом я знала тогда. Но я не знала, никто мне не объяснил, да я и не понимала, что Толяша уже болен. И уже неизлечимо.

Да, этого я никому не говорила. И ради ответа на этот вопрос пошла в церковь. Нужно ли было делать операцию? Помогла бы она Толяше? Аня настаивала – говорила, что даже если операция продлит его жизнь на несколько месяцев, то нужно пробовать. Врачи рисковать не хотели. Советовали оперировать за границей. Я не хотела мучить Толяшу. И как жена, отказалась. Наверное, Аня мне и этого простить не может. Я была готова давать Толяше любые лекарства, поддерживать его всеми силами, но не верила в операцию.

Сегодня я была уверена, что поступила правильно, но уже на следующий день сомневалась. И так – день за днем. Получалось, что на мне лежала ответственность. И получалось, что я отказалась продлевать Толяше жизнь, дать ему хоть призрачный, но шанс.

И, конечно, на это не было денег. С чего-то Аня решила, что у меня есть накопления. Но это было не так. Кто стал бы платить за операцию? Аня не могла. Я должна была продать квартиру? Аня считала, что должна, ради мужа. Обещала помочь с риелтором. Сделать все быстро. А где мне жить? Купить комнату? Но почему я должна была так рисковать? Аня считала, что должна – ради мужа, ради его здоровья. Но а как же мое здоровье? Моя дальнейшая жизнь? Я-то еще была жива и умирать не собиралась! Аня говорила, что я должна попросить у Ксении. Но я же знала, что она не даст. Даже слушать не будет.

Аня как-то очень зло прошептала, но я ее услышала.

– Когда вам нужно будет, тоже никто не придет на помощь.

Но я и не ждала ни от кого помощи. Я и без нее прекрасно знала, что буду умирать одна. Буду ли я цепляться за жизнь? Не знаю, наверное, нет. Хотела бы я, чтобы моя дочь пережила то, что пережила я – точно нет.