Маша Трауб: Всегда кто-то платит

Прожила ли я счастливо свою жизнь? Нет. Толя был плохим мужем и плохим отцом. Он был плохим человеком. Ничего хорошего после себя не оставил. Разве что дочь, которую не хотел. Аня оказалась хорошей дочерью. Я ее даже ревновала в тот момент к отцу. Она ездила в больницу, звонила мне и задавала вопросы. Говорила, что это Елена спрашивает и ее замучила. Но мне вдруг показалось, что Аня спрашивает для себя. Она рассказывала про отца, хотя я делала вид, что мне все равно. Слава богу, Аня многого не помнила. Как он поднимал на меня руку по малейшему поводу. Говорил, что я плохая хозяйка, что ему стыдно привести в дом друзей. Что я не умею готовить. Сколько раз я брала маленькую Аню и уходила? То у подруг ночевала, то еще где. Несколько раз уезжала домой. С одним чемоданом. Но он меня всегда возвращал. Приезжал, валялся в ногах, обещал, что больше руку на меня не поднимет. И я ему верила. Через пару спокойных месяцев он опять становился злым. Он мог меня ударить за плохо заваренный чай. За мясо, которое получилось сухим. За расческу, случайно оставленную на раковине – его раздражали расчески с намотанными волосами. Я рано поседела и рано начала терять волосы. Иногда вставала утром, а на подушке – мои волосы. Толя мог швырнуть расческу мне в лицо.

Я вот думала – а новую жену он тоже бьет? И она терпит? Сколько лет я терпела? Думала, у всех так. Оказалось, не у всех. Анюта, маленькой, часто плакала. Его раздражал детский плач. Он мог шлепнуть дочку по попе, отчего она заходилась еще больше. Слава богу, Аня этого не помнит. Она, с одной стороны, тянулась к отцу, что было естественно – он мог принести ей огромную куклу, мягкую игрушку. Он ее баловал. Анюта быстро забывала, что папа накануне ее отшлепал, и становилась ласковой. За подарки она была готова простить отцу все. Она оказалась умнее меня и росла подлизой. Я злилась и говорила, что надо было назвать ее Лизой, чтобы все ее дразнили «подлизой». Она умела ластиться к отцу. Я так не могла, не хотела себя даже заставлять. Наверное, я была глупой.

Аня мне рассказала, что отец перестал мыться. Елена ничего не может поделать. Он ей не доверяет. Елена хотела его побрить, но он начал драться. Не подпускает к себе. И уже неделю не моется. В комнате ужасный запах. Елена плачет, не понимая, что вдруг случилось. Толя пошел в ванную, сам попросился и вдруг начал кричать. Елена прибежала, воду выключила. Но Толя продолжал кричать. Она хотела его вытащить, но он не давался. Так до утра и проспал в ванной. Она кое-как уговорила его вылезти.

Аня сказала, что Елена в ужасе – Толя теперь даже в ванную боится заходить. А как слышит звук воды, начинает кричать. Она даже чайник не может набрать – Толя сразу крик поднимает. Елена позвонила Ане, а Аня позвонила мне. Почему вдруг отец себя так ведет?

– Он всегда воды боялся, – сказала я.

Аня не поверила. Она не замечала, что отец на море никогда не плавает, только загорает. А у Толи была паническая водобоязнь. Подростком он чуть не утонул. Даже не в море и не в реке, а в сточной канаве. По пьяни, конечно же. Упал, нахлебался, но успели вытащить. Потом, уже в студенческие годы, они с друзьями ходили в поход – с палаткой, на лодке по реке. Был сильный ветер. Лодку перевернуло. Ребята быстро выбрались – берег рядом, а Толя долго барахтался. Над ним все смеялись. С теми друзьями он перестал общаться и страх утонуть с ним остался навсегда. Он не плавал в бассейне, не любил воду вообще. Баню любил. Раз в неделю ходил в баню. Брился электрической бритвой. А душ вообще не понимал. Как не понимал – зачем мыться утром и вечером.

Он не был в этом виноват. Мы жили в деревне, где не то что горячей воды не было, за холодной надо было ходить на колодец. Баня была – раз в неделю. В субботу – женский день, в воскресенье – мужской. Я привыкла обтираться полотенцем – мочила и обтиралась. Меня это успокаивало. Да, я могла принять душ, но мне было привычнее полотенцем. Это не вытравишь, не изживешь, не сотрешь. Как я могла объяснить это Ане и Елене? Толя никогда не мыл руки перед едой – наливал водку на ладони и растирал. Он верил в водку, а мыло считал не мужским средством – для баб и детей.

Наверное, болезнь вернула его детский страх. И он испугался, что утонет в ванной. Я сказала Ане, что не знаю, откуда у отца такой страх. Не понимаю, что на меня тогда нашло – но захотелось соврать. Я не хотела помогать Елене. Кто она мне? Почему я должна облегчать ей жизнь? С чего она решила, что мы вроде как семья? Из-за того, что мой муж ушел к ней? Она мне не семья.