Анастасия Петрова - Последняя треть темноты

— Нет! — закричал отец, хлопнув кулаком по столу. — Я не стану помогать убийце!

— Почему? Он не знал, что в церкви кто-то был, он не хотел, — Гантер тоже кричал.

— Потому. Это табу!

— Чье?

— Мое. Твое. Это табу для любого нормального человека. Сколько ты знаешь этого парня? Два часа? Откуда ты знаешь, что он одурманен, что его кто-то испортил? А даже если это и так, откуда ты знаешь, что он раскаивается?

— Я же тебе говорю: он сказал, что не хотел. Ну, папа, он же молодой парень, дай ему второй шанс! Он может начать новую жизнь! — Гантер чувствовал, что его слова и тон становятся все менее убедительными.

Нет. Не бывает никакой новой жизни. Жизнь одна. Надо отвечать за свои поступки.

Отец Герр достал из кармана айфон и положил перед собой на стол.

— Папа, если ты позвонишь, я закричу, Армель проснется и убежит.

— Я не дам ему убежать. Он преступник. Террорист. Знаешь, как важна последняя треть ночи для нормальных верующих мусульман? Всевышний Аллах в Коране говорит: «Только малую часть ночи предавались они сну, а уже на заре они молили о прощении». А эти… Прямо перед зарей.

— Но папа!

— Нет!

— Если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших, — проговорил Гантер. — Папа, прости этого парня во имя Иисуса Христа.

Отец Герр слегка побледнел. Он как наяву вдруг увидел свою супругу в домашнем платье и покойную мать, и мать своей супруги, и свою тетушку: все они суетились в спальне и говорили, мол, не стоит оставлять второго ребенка, потому что денег нет, нет места в доме, словом, второго ребенка просто не потянуть. Супруга воспринимала доводы совершенно спокойно и даже почему-то соглашалась, хотя согласна не была. Только тетушка, маленькая, худенькая и почти прозрачная, совсем старая — молила родственников не брать греха на душу. Отца Герра тогда еще не рукоположили, но тетушка знала, как сильно он верует в Бога, и потому решилась прибегнуть к маленькой уловке, сказала отцу будущего ребенка: «Заклинаю тебя не делать этого во имя Иисуса Христа». А он разъярился, как скотина, и ударил старушку по щеке: «Не смей шантажировать меня Христом».

— Хорошо. Давай попробуем. Ну, что ты стоишь? Давай разбудим его и поговорим.

Гантер улыбнулся, словно не было ночи, не было взрыва, а время отматывалось назад и меняло прошлое.

— Спасибо, папа.

Они вместе открыли дверь в большую комнату. Гость ушел по-английски.

Спустя два дня Армель появился в новостях. Он пырнул ножом полицейского, пытавшегося задержать его на границе, застрелил сотрудника аэропорта, а в тюрьме заявил, что ни минуты не жалеет о содеянном.

Доктор Зольцман не имел ни малейшего понятия о том, что чувствует. Ему, пожалуй, хотелось снять медицинский халат, уехать куда-нибудь в загородный дом и сидеть там в кресле на крыльце или на веранде в компании с ящиком пива. И не бриться, и не мыться, и ни с кем не разговаривать. Вот и все.

Он привык справляться со сложностями, с такими случаями, за которые никто не берется. Он так хотел вылечить Васю Петрова, что совершенно забыл свою любимую заповедь:

«Нужно несколько лет, чтобы научиться лечить, и вся жизнь, чтобы научиться не делать этого».

Ночью в больнице тихо. Только храп доносится из некоторых палат. А иногда кто-нибудь из пациентов не может уснуть и начинает бродить по коридорам в поисках дежурного врача и клянчить корвалол или укольчик лоразепама. Беременным ни то, ни другое, конечно, не дают.

Никто не обязывал доктора Зольцмана дежурить. Он сам вызвался — ему не спалось, не работалось и не отдыхалось. Он сидел за столом в кабинете и заказывал по Интернету билеты домой. По коридору кто-то протопал. Зольцман не обратил на это внимания. Послышались скрежет и звук падения чего-то о кафельный пол — должно быть, кто-то из пациентов во сне опрокинул капельницу.

Зольцман нехотя поднялся со стула и покинул кабинет. Больница снова затихла, и понять, откуда доносился шум, было сложно. Вдруг Вася Петров закричал.

Три тени, которые Зольцман увидел в темноте, при свете ламп выглядели как три гриба-уродца на лесной поляне: бывший кассир-сморчок, Антон-гнилой-моховик и бывший терапевт-ложный-белый-на-низкой-толстой-ножке. У всех были красные щеки и ошалевшие глаза.

— Тут-то их бы и свинтить. И не таким рубили головы… — Вася Петров подал слабый голос. — Жаль, что в России нет смертной казни. — Вася попытался приподняться на подушке, но наручники не позволили завершить движение, и пациент застыл в нелепой позе, вытянув худое тело.