Анастасия Петрова - Последняя треть темноты

Такси, самолет и еще раз такси.

Вечером следующего дня Саша уже сидела в пыльной комнате с выцветшими зелеными обоями и старым паркетом.

Дорога от аэропорта до дома — по Московскому проспекту, по Фонтанке, вдоль Крюкова канала — показалась Саше ужасной и прекрасной одновременно. Она внезапно вспомнила веселые советские фильмы, которые ей насильно показывала мама, и тогда у нее возникало странное чувство, что этот закрытый мир окружен стенами — черными снаружи, но белыми, почти сияющими изнутри. Каким все казалось простым в этом мире, где женщинам всегда дарили гвоздики, а квартиры почти не отличались одна от другой. «Ничего лишнего, — крутилось в голове у Саши, — ничего лишнего». Как в больнице. Но ведь в больницах лечат людей, не так ли?

Наконец удалось подключиться к скайпу. Лицо Гантера появилось не сразу.

— Привет. Ну и что у тебя новенького?

— Пока ничего.

— Ты хоть на улице была?

— Уже поздно. Я видела в окно. И сейчас вижу — какой-то большой облезлый оранжевый дом с башенками, очень некрасивый гараж малинового цвета, много машин и…

— Это неинтересно. Завтра утром отправляйся на прогулку. Пройди весь город пешком.

— Слушаюсь и повинуюсь, — Саша скривилась. — Почему-то я думаю, мне здесь понравится.

— Вообще-то, это твоя Родина, так что у тебя определенно должно быть к ней чувство. Это возвращение к истокам.

— Я не об этом.

— О чем же?

— О простоте. Об ограниченности. Об СССР. Я бы хотела жить в Советском Союзе, — Саша на секунду замерла, Гантер тоже. — Там было хорошо! Там не было этой чудовищной информации, которая давила. Никто ничего не знал! И не было безумия выбора, который ты все равно не сумеешь сделать, потому что этот выбор — сплошная фикция.

Саша замолчала. Гантер внимательно на нее смотрел.

— Ты хочешь жить не в СССР, а в маленькой голландской деревушке! Почувствуй разницу! В СССР людей ни за что отправляли в концлагеря, чекисты расстреливали детей и женщин…

— Ты категоричен и все валишь в одну кучу. Я неправильно выразилась… Ладно, сменим тему. Как твои дела?

Гантер вздохнул, с досадой покосившись на что-то сбоку от него.

— Папа провел ночь в церкви. Настоятель напился и гонял крысу по всему храму. Надоела она ему до чертиков. Или допился он до чертиков. Не знаю. Только папа почему-то не хотел оставить его одного. Может, боялся, что настоятеля во сне крыса сожрет. В результате прокуковал там до рассвета и тоже, наверное, пил не святую воду. Только сейчас в себя пришел. А то лежал как мешок.

— А с крысой что?

— Это самое интересное. Они загнали ее в пустую комнату и заперли на ключ. Папа говорит, стоял страшный грохот. Крыса-то большущая. И она билась о стены, билась, билась, а пьяный настоятель, сидя на каменном полу, прислонившись головой к двери, беседовал с ней — убью тебя, — говорил, — убью, но не сейчас, потому что ты беременная, ты сначала разродись, смотри у меня, а потом я тебя и убью. К утру крыса родила пятерых крысят. И умерла. От страха.

— Почему от страха? Может, она при родах умерла?

— Настоятель и папа считают, что крыса умерла от страха.

— Ясно.

— А на что ты там все время поглядываешь?

— На клетку. C крысятами.

— Чего-о-о?

— Ну, настоятель сказал, что не может убивать новорожденных, и папа принес их домой.

— Бред какой-то. Значит, взрослую крысу убить можно, а маленькую нет?

— Нет. И беременную тоже нет. Знаешь, настоятель почти не просыхает. Я думаю, у него ум за разум зашел.

— И что вы теперь будете делать с этими крысами? Почему твой папа их не оставил на какой-нибудь помойке?

— Ну… — Гантер снова покосился на крысят. — Они же маленькие. Им нужно молоко.

— Дурдом у вас какой-то.

Из кухни раздался голос Нины: «Ужинать!»

— Ладно, меня зовут.

— Ладно. Пока.

Гантер отключился. Саша даже не успела попрощаться.

В Купчино прямо у метро двое пьяниц с рыхлыми и красными, как сырое мясо, лицами — один толстый и низенький, другой тоже толстый, но высокий — прислонились к стене, заняв привычное место торговок вареньем, цветами, грибами, соленьями, платками, бриллиантовым «ролексом» за сто рублей, и посасывали пиво, обсуждая важные вопросы. Обсуждению очень мешала немолодая дама в замшевой куртке, когда-то, наверное, модной, а теперь разорванной на боку и уже давно не видевшей химчистки. Ее светлые волосы были завязаны в жиденький хвостик. У дамы тряслись губы, по щекам текли слезы, черными ногтями она впивалась в свою маленькую «театральную» сумочку, время от времени подпрыгивала на месте и кричала, обращаясь к высокому пьянчуге: «Ты меня не любишь! Ты меня не любишь! Ты меня не любишь!» Это его, разумеется, раздражало, поскольку отвлекало от важной беседы, и чтобы женщина отстала, он после каждого истерического выпада довольно сильно толкал ее в живот, один раз даже в грудь попал. Женщина падала, ревела, бессмысленно отряхивалась, что-то бормотала, затем вновь поднималась на ноги и продолжала требовать любви.