Анастасия Петрова - Последняя треть темноты

— Я не понимаю, что такое квартира, — слабым голосом парировал Вася.

— Да ладно, братан, че ты гонишь?

— Он правда не понимает, — заступалась за своего подопечного медсестра Ира, с опаской глядя на громилу, которому дай в руки дубинку — всю больницу разнесет.

Озадаченный Антон присел на стул возле кровати брата и на секунду задумался, потом сказал:

— Знаешь, оно и лучше, что ты ничего не помнишь. Квартира — это ерунда. Она тебе совершенно ни к чему. Такая коробка, в которой находятся разные твои предметы. Считается, что у каждого человека должна быть своя коробка. Вроде как будка у собаки, только побольше, и там можно не только спать, но еще телевизор смотреть. Телевизор — это тоже вроде как коробка…

— Я знаю, что такое телевизор, олух. И квартира тоже, — рявкнул Вася. — Хотел проверить, опустишься ли ты до того, чтобы обокрасть брата, который лежит в полубессознательном состоянии.

— Ты притворялся?! Может, ты вообще не болен? Что это такое? Что вообще происходит? — Антон разбушевался не на шутку, вскочил со стула, забегал по палате.

От его криков Ира разнервничалась, покраснела и чуть не заплакала:

— Нет, он не…

— Молчать! Я с братом говорю! Почему вы вообще нас подслушиваете? Вас кто-то о чем-то спрашивал? Вон отсюда! Брысь! Пошла вон!

У Иры хоть и тряслись все поджилки, гнев был сильнее страха и стыда унижения. Она никогда не могла понять, почему, если ее оскорбляют, ей же и стыдно. А ведь именно стыд мешал дать отпор, плюнуть врагу в лицо, ответить на ругательство твердым холодным голосом. Ире казалось, громила в два счета раскроит ей череп, стоит только рот открыть. Однако медсестра относилась к тому сорту людей, которые, ничего в жизни не добившись, продолжают бодро заявлять миру: «можно достичь любых вершин!» — и даже искренне верят в свои слова. Это советское «ура-товарищи» и раздражающе оптимистичная готовность задрав-штаны-бежать-за-комсомолом грозили лет через двадцать-тридцать превратиться в тупую озлобленность и непробиваемость совковой тетки, но пока воспринимались как милый пионерский энтузиазм. Итак, не желая упустить своего шанса взять ситуацию под контроль, Ира сказала:

— Если вы сейчас же не уйдете, я вызову охрану. Пациенту надо отдыхать, а мне — следить за его покоем. Вы нарушаете покой. Я требую, чтобы вы ушли.

Ира говорила, приосанившись и сжимая в кулаке за спиной шариковую ручку — на случай, если вдруг придется проколоть нарушителю порядка щеку или вену — в оборонительных, конечно, целях, а не для удовольствия. Ее собственные щеки при этом надувались, грудь поднималась высоко, глаза блестели, скулы, стоило сжать зубы, подчеркивали выразительную удлиненную форму лица. Вася Петров залюбовался. И Антон тоже. На крики из коридора прибежал охранник, которого никто не звал. Грузный, в черной форме охранник выглядел серьезно, особенно на фоне стеклянных мониторов, хрупких капельниц, тонких проводков, трубочек, иголок, старого окна с деревянной рамой, маленькой Иры и больного Васи Петрова.

— У нас все в порядке, я не нажимала кнопку вызова, — гордо произнесла Ира, чувствуя себя учительницей, которая выгородила хулигана-ученика перед злым директором и теперь надеется завоевать его доверие, добиться послушания, научить доброму и вечному: читать, писать и не хамить старшим.

Дымчатый образ брата растворился в пустом пространстве между двумя дверными косяками, и Вася снова погрузился в свое сложное одиночество. Его нутряная жизнь в последнее время до такой степени напоминала похмелье духа, что хотелось поскорее умереть. Все, о чем бы Вася ни думал, перебивалось головной тошнотой. Словно тошнило в голове и голова была бы рада разорваться. А сердце билось совершенно спокойно — ни бравурной тахикардии, ни таинственного замирания.

Вася вспомнил о том, как по утрам ходил в школу. В учительской его всегда облизывали, холили, чаем с ватрушками поили — в школе мало учителей мужского пола, а Вася был к тому же еще симпатичный, юморил с тетками, баек особо не рассказывал и разбитным темпераментом не отличался, зато брал загадочностью — шутку в диалог ввернет, помолчит, подмигнет кому-нибудь, грустно улыбнется, суровым голосом выскажет веское свое суждение — уйдет. Женщинам нравилось.

Детей Вася не то чтобы как-то уж очень сильно любил, но считал своим долгом их воспитывать. И дети его, как правило, шибко уважали. Правда, для воспитания Вася выбирал самых трудных подростков из бедных неблагополучных семей — в престижной гимназии таких детей найти нелегко, но Васе удавалось — и тогда скандалов, неприятностей, вызовов на ковер к директору, словом, приключений было не миновать. Длинная отштукатуренная и свежевыкрашенная директриса привыкла к Васиной придури, точнее сердобольности — коллектив считал его героем, а многие дети — настоящим гуру — так что увольнение учителю литературы не грозило. А вот разборки с родителями не всегда заканчивались перемирием.