Грим - Приключения в приличном обществе

Из вежливости и из жалости я его выслушал.

Кем-то в ночи был сожжен флигель. Очевидно, жгли его в полной тайне от всех, так как ни дыма, ни зарева никто не видал. Сердюк с учениками не пострадали, даже молот успели вынести и кое-что из рукописных трудов.

- Здесь вы найдете ответы на все вопросы, - сказал Сидоров и сунул мне в руку тетрадь.

Он то горько сожалел о сожжении Академии, то безумствовал, то стоически философствовал - смотря по тому, в какой сущности пребывал.

Кроме того, напали на прачку, выпороли экзекутора, сломали лапу каменному льву. Но эти жертвы были случайны, побочный, так сказать, результат. Экзекутор даже извлек для себя определенную пользу, убедившись на собственной шкуре в преимуществах мальтийской лозы перед ивовыми прутьями, и в дальнейшем поклялся использовать только ее.

Полина же, спавшая голой в готовой позе на груде белья, скорее всего, сама спровоцировала.

- Что ж ты там делала, лёжа? - упрекал её следователь, Гребенюк. - Лёжа всё может быть.

- Лежу себе и лежу, никого не трогаю. А ты проходи, мало ли что лежит.

- Надо было дверь запереть, а не лежать для желающих. Не наказывать же теперь ради тебя весь гарнизон.

На этом Гребенюк прекратил следствие. Не оскудела, поди.

В этой связи я вспомнил о кастелянше. Что-то не было ее видно давно. Уж не случилось ли и с ней безобразие? Но нашел ее в нумере с Вертером в полнейшем здравии.

В эту ночь он осмелился, наконец, признаться ей в своих чувствах и теперь после нескольких лет ухаживаний вкушал заслуженное наслаждение. По свидетельству наблюдателей, он держал ее в объятьях всю ночь, и только два раза отпускал по малой нужде. Надо отдать должное Натальиной верности: пописав на коврик, она оба раза возвращалась к нему.

- Вся ль отдалась или еще осталось? - интересовались наблюдатели, заглядывая в дверную щель.

- А не организовать ли и нам, господа, оргию, пригласив девиц? - выдвинул предложение Иванов - тот, что отоварился на семерку пик, если помните.

- Афинских женщин!

- Афьенских марух! - подхватили желающие.

- Ах, гейши, гетеры, гурии...

- Гитаны тож...

Вопрос, заданный как бы в шутку, многими был воспринят всерьез. А потом и сами шутники уверились в том, что это приемлемо и даже необходимо. Обратились с этим предложеньем к Маргулису, но тот, предвидя неизбежные осложнения, постарался охладить их пыл. Мол, проститутки сеют контрреволюционный разврат, заражая революцию сифилисом. Мол, он никому не позволит испортить триппером пир. Или пир, или гарантированный карантин в венерическом.

- Вполне венероятно ... - погрустнели некоторые делегаты. - Нервновенерические, оно что ж...

- Пусть их врачи осмотрят, - нашелся и тут Иванов. - Пусть испытают их на себе.

- Это не порнокомикс, а сексуальная революция, - поставил, было, точку Маргулис.

Однако делегация не отставала: вот именно, сексуальная - так как же так?

Пришлось все же Маргулису пообещать.

Мысль о том, чтобы своими силами поставить спектакль, все больше увлекала меня, хотя там, в парке, воспринята была мной скептически. - Показать им в аллегорической форме (и конечно, Маргулису) как пагубен бывает в иных случаях основной инстинкт. К вечеру Эзопов зуд сделался невыносим.

Вначале я решил, что это будет опера 'Сулейман и Зулейка', либретто которой в готовом почти виде занимало край простыни, но подумал потом, что местный оркестр балалаечников ('Кукушкин Бэнд') вряд ли потянет все сложности партитуры. Да и: 'Опера - опиум для народа' - был одним из лозунгов нашей клинической культуры. Благодаря чему и я к музыке склонности не испытывал.

Переговорив с режиссером, который вызвался организовать декорации, сколотить подмостки, подобрать приблизительный реквизит - ведь было пока еще неизвестно, о чем в моей пьесе пойдет речь, и в какие эпохи меня занесет прихотливый дух творчества.

Во время разговора о реквизите я вспомнил про красный уголок, про чулан в нем, про Добрынина и Дементьева, считавшихся пропавшими без вести. Опережая режиссера, который двинулся туда же, но кружным путем, я взлетел по лестнице в красный уголок, который оставался еще не прибранным.

В чулане никого не было. Был реквизит, портреты были, мебель была. Но главврача с санитаром и след простыл. Возможно, что их обнаружили, но не успели пока включить в список покойников. Хотя предположение о том, что они ожили и укрылись в другом, более надежном убежище, было мне более по душе.

Значительно повечерело, но лишь с последним лучом зари мне удалось засесть за написание пьесы. Впереди был вечер и ночь. Утро надо было использовать для репетиции. Я заперся изнутри и пристроился у подоконника, широком, как двуспальное ложе.