Юкио Мисима: Жажда Любви

В середине октября по ночам становится холодно. Якити уже спал в шерстяной шапочке, которая служила ему ночным колпаком. К тому же это был особый знак для Эцуко. Когда он забирался в постель и натягивал на голову шерстяную шапочку, это означало, что сегодня он не нуждается в Эцуко. Если он ложился без шапки, то, стало быть, он хотел, чтобы она пришла к нему.

Прощальная вечеринка закончилась в одиннадцать часов. Эцуко тотчас услышала сонное дыхание Якити. Перед отъездом необходимо было до утра хорошо выспаться. Его шерстяная шапочка сползла набок, обнажив седые жирные волосы. Они еще не полностью побелели и казались грязными, словно их осыпали пеплом.

Эцуко не спалось. Она зажгла ночничок, чтобы почитать книгу, и уставилась на черную шапочку Якити. Через некоторое время она погасила свет. Если бы Якити проснулся и увидел ее в столь поздний час за книгой, он был бы очень удивлен.

Она лежала в постели и ждала почти два часа, которые длились целую вечность. В ее мечтаниях — страстных и несбыточных — тайное свидание с Сабуро рисовалось чем-то радостным и нескончаемым. А о своей страшной тайне, связанной с Миё, она совершенно забыла, как забывает помолиться монахиня, охваченная любовной страстью.

Эцуко прокралась на кухню, где припрятала повседневное платье. Она надела его поверх ночной рубашки, повязалась красным узким поясом и стареньким шерстяным шарфом радужной расцветки, облачилась в черное узорчатое сатиновое пальто. Магги была на привязи, спала в своей конуре возле веранды, поэтому можно было не опасаться, что она залает. Через заднюю дверь на кухне Эцуко вышла в ночь. Ночное небо освещала луна, поэтому было светло как днем. Сначала она направилась к комнате Сабуро. Окно было отворено. Его постельное белье было отброшено в сторону. Видимо, он выпрыгнул из окна и первым ушел на виноградник. То, что он сдержал свое слово, обнадежило ее, наполнив небывалой радостью — такой чувственной, что у нее защекотало в груди.

Между домом и виноградником, который называли «задворками», была низина, где выращивали картофель. Недалеко от дома, шириною в несколько шагов, тянулись бамбуковые заросли. Из-за них контуры теплиц были совершенно неразличимы. Эцуко шла по узкой меже вдоль картофельного поля, заросшей густой травой. Где-то ухала сова. Картофель был уже выкопан. Рыхлые комья земли, освещаемые лунным светом, выглядели как топографическая модель горных хребтов из папье-маше. Там, где тропа поросла терновником, на грядках виднелись следы от резиновой подошвы спортивной обуви. Здесь прошел Сабуро.

Эцуко вышла на окраину бамбуковых зарослей и направилась в сторону ветвистого дуба, который рос на углу виноградника. Сквозь ветви проникал лунный свет. Сабуро, позевывая, стоял у входа разбитой стеклянной теплицы.

Его коротко остриженные волосы серебрились в лунном свете. Он был без верхней одежды. Казалось, ему совсем не холодно. На нем был только серый вязаный свитер, подаренный Якити. Увидев Эцуко, он резко опустил руки. Сдвинув пятки, он издали поклонился. Эцуко подошла ближе. Она не могла произнести ни слова. Огляделась вокруг. Потом сказала:

— Здесь, наверное, негде присесть.

— В теплице есть стул, — ответил он.

Эцуко не услышала в его словах ни смущения, ни стыдливости. Он, наклонив голову, вошел внутрь теплицы. Она последовала за ним. Почти вся крыша была разбита. На полу, покрытом соломой, вырисовывались отчетливые тени от деревянных рам и сухих листьев винограда. Там же лежал маленький стул с круглым сиденьем. Его не пощадили дожди. Сабуро вынул полотенце и вытер стул, потом предложил его Эцуко. Сам он примостился на край ржавой железной бочки. Сидя на ней, он с трудом сохранял равновесие, поэтому пересел на пол, поджав ноги, словно щенок.

Эцуко молчала. Сабуро взял с полу соломинку. Он стал накручивать ее на палец. Соломинка скрипела.

— Это я уволила Миё, — решительно сказала Эцуко.

Сабуро посмотрел на нее снизу вверх как ни в чем не бывало:

— Я знаю.

— Кто тебе сказал?

— Я слышал это от госпожи Асако.

— Асако?..

Сабуро снова опустил голову, продолжая накручивать соломинку на палец. Ему было неловко смотреть в удивленные глаза Эцуко.

Эцуко казалось, что он чем-то подавлен. Этот юноша с потупленным взглядом вызывал в ней жалость. Его вид неожиданно разбудил ее воображение. В голове роились догадки: она думала, что в последние дни он изо всех сил старался быть веселым, чтобы скрыть свою печаль из-за внезапного увольнения его возлюбленной, но в конце концов она прорвалась наружу. Ей казалось, что за его покорностью — мужественной, ни с чем не сравнимой и удивительно здоровой — скрывается ожесточенное молчаливое сопротивление. Его безмолвный протест был для нее больнее любого оскорбления. Эцуко, сидя на стуле, нервно сплетала и расплетала пальцы. Низкий жалобный возглас вырвался из ее груди. Время от времени ее голос срывался в рыдание — как бы ни пыталась она подавить свои пылкие чувства. Однако порой казалось, что она гневается.