Иэн Макьюэн: В скорлупе

— Вот странная вещь. Тоже эксперты. Утром звонили, и вылетело из головы. Надо было вам сказать. Но столько всего. Сокращение штатов в оперативных подразделениях. Волна преступности. Короче говоря. Указательный и большой пальцы правой перчатки. Гнездо крохотных паучков. Десятки. И, Труди, вам будет приятно услышать — малыши в прекрасной форме. Уже ползают!

Входная дверь открылась — вероятно, сержант. Главный инспектор выходит. Голос ее, удаляясь, тонет в звуках проезжающих машин.

— Убейте, не вспомню их латинского названия. Рука давно не бывала в этой перчатке.

Сержант трогает мою мать за руку и, наконец, подает голос — мягко говорит на прощанье:

— Завтра утром заглянем. Проясним последние детали.

Вот и настал критический момент. Надо принимать решения, срочные, необратимые, изобличительные. Но прежде матери нужны две минуты наедине с собой. Мы спешно спускаемся к месту, остроумцами прозванному ретирадным. Там давление на мой череп прекращается, и, пока мать, вздыхая про себя, засиживается на несколько лишних секунд, в мыслях у меня наступает ясность. Или же они принимают другое направление. Ради моей свободы убийцы должны сбежать. Может быть, это слишком узкий взгляд, эгоистический. Есть и другие соображения. Ненависть к дяде может перевесить мою любовь к матери. Может, наказать его — благороднее, чем спасти мать. Но может удаться и то и другое.

Эти мысли не оставляют меня, пока мы возвращаемся в кухню. Кажется, после ухода полиции Клод обнаружил, что нуждается в виски. Услышав соблазнительный звук наливаемого из бутылки в стакан, Труди ощущает такую же потребность. Сильную. С водопроводной водой, половина на половину. Дядя молча исполняет. Молча, они стоят друг против друга у раковины. Им не до тостов. Они обдумывают ошибки друг друга — или даже свои собственные. Или решают, что делать. Это — чрезвычайная ситуация, которой они боялись и в ожидании ее составляли планы. Сейчас они их отбросили и молча обдумывают новые. Наша жизнь теперь изменится. Главный инспектор Аллисон нависает над нами, своенравное, усмехающееся божество. Мы не поймем, пока не будет уже поздно, почему она сразу нас не арестовала, почему пока не тронула. Копит улики, ждет анализа ДНК со шляпы, раскручивает дело? Мать и дядя должны учесть, что любое их решение может быть именно таким, на какое она рассчитывала, и она выжидает. Но так же возможно, что их таинственный план не приходил ей в голову и они получили фору. Вполне причина действовать смело. Вместо этого они предпочитают выпить. Возможно, что бы они ни сделали сейчас, — все на руку главному инспектору, включая интерлюдию с односолодовым виски. Но нет, единственный для них шанс — предпринять что-то радикальное, и немедленно.

Труди поднимает руку, отказываясь от третьей порции. Клод упорнее. Добивается ясности в мыслях. Мы слушаем, как он наливает, аккуратно и долго, потом слушаем, как он громко заглатывает — хорошо знакомый звук. Сейчас они, может быть, думают, как бы им избежать ссоры, ведь им требуется общая цель. Издали доносится звук сирены; это всего лишь «Скорая помощь», но она отзывается на их страх. Город невидимо накрыт решеткой государства. Трудно выбраться из-под нее. Сирена — напоминание, что все-таки существует речь, полезная констатация очевидного.

— Дело плохо. — Голос у матери тихий и хриплый.

— Где паспорта?

— У меня. А деньги?

— У меня в кейсе.

Но они не двигаются с места, и асимметрия ответов — ее уклончивый — дядю не раздражает. Он уже наполовину разделался с третьей порцией, а до меня только что дошла материна первая. Чувственным удовольствием не назовешь, но пронимает и обстоятельствам отвечает, ощущению конца чего-то — а начала не видно. Я воображаю старую военную дорогу в узкой холодной долине, запашок мокрого камня и торфа, лязг стали, и усталый топот ног по каменной осыпи, и горький груз несправедливости. Так далеко от южных склонов, от пыльного выцвета их багровых пухлых покровов, уходящих вдаль синих холмов — чем дальше, тем бледнее. Я предпочел бы оказаться там. Но поддаюсь: шотландское виски, первое в моей жизни, выпускает что-то на волю. Грубое освобождение — открыты ворота, за ними борьба и страх перед тем, что может выдумать ум. Сейчас это со мной и происходит. Спрашивается, сам себя спрашиваю: чего я сейчас больше всего хочу? Любое желание. Реализмом не ограничиваясь. Руби канаты, дай волю мыслям. Могу ответить не раздумывая — иду в открытые ворота.