Платон Беседин - Дети декабря

Но через неделю после встречи с Гришей мне позвонили, и бесстрастный, заглаженный голос посоветовал больше не ходить к старику. Я спокойно ответил, что это не дело звонившего. Трубку повесили, а спустя некоторое время – через день или два – позвонили уже из полиции, вызвали. Я пришёл, чтобы ровно, без испуга ответить на вопросы о Якове Фомиче, и полицейский, лобастый толстяк с выражением угрюмого упорства на бледном лице, допрашивавший меня, заходил то с одного, то с другого бока, но так и не нашёл, к чему бы придраться. Уходя, я спросил:

– Вы, кстати, кем приходитесь Грише Ратникову? Друг, брат, сват?

Лицо полицейского перекосилось, ответил он ломкой несуразицей.

Сам Гриша не появлялся. Предпочитал паскудить через других, возможно, что выжидал, и я, расценив такое поведение как трусость, ещё чаще стал навещать старика. Лето близилось к концу, мы проводили последние вечеринки, и я прикидывал, чем заняться осенью. Сиделку старику я так и не нанял, он был решительно против. Но как-то, сидя в кафе на вечерней набережной, глядя, как ползёт через бухту паром «Адмирал Истомин», я с решительной злостью подумал: а что бы Фомич делал, кого бы искал, на кого бы соглашался, если бы меня не было рядом? Назавтра я пришёл к старику и заявил, что вынужден уехать на неделю и потому найму сиделку. Он спорил, заходясь в кашле, но в итоге всё-таки согласился.

Довольный, я возвращался к себе; дом уже заселили, обжили. Впервые за долгое время я надеялся расслабиться в одиночестве – посмотреть фильм, выпить пива, три бутылки «Короны» уже позвякивали в пакете. Но во дворе, у подъезда, ко мне бросились трое; в сумерках я не успел рассмотреть их. У одного был металлический прут, он ударил меня – я закрылся рукою. Отмахнувшись, двинул пакетом с пивом, вырвался и с криком побежал по двору. Нападавшие, растерявшись, отстали. Они ничего не говорили, но я понял, что эти мрази от Гриши.

Злой, напуганный, с двумя перебитыми пальцами, я хотел позвонить этой нахальной твари, но телефона не знал и потому вымещал ярость на опрокинутом мусорном баке, колотя его ногами, рука болела от удара прута. Не заходя домой, взял такси, поехал к старику, разбудил его, сославшись на то, что забыл мобильник, и принялся рыться в пыльных блокнотах, где наконец отыскал номер Гриши. Вышел на улицу, позвонил ублюдку, стоя возле посаженного Фомичом дуба, и, когда Гриша взял трубку и ответил в своей быдловатой манере, принялся орать, швыряясь угрозами. Он был не из робких, всё понял и тут же включился, стал угрожать в ответ; мы обещали друг другу страшные вещи, но в итоге так ни о чём и не договорились.

В травмпункте первой горбольницы, где из-за очереди пришлось ожидать на улице, мне хотели сначала наложить гипс, но потом выяснили, что перелома всё-таки нет, и просто наложили лангетку. Я хотел послать к Грише молодчиков – разобраться. Полиции я не верил, да и не знал, как объясняться, вспоминая слова знакомого: «К нашим ментам сначала идёшь как пострадавший, потом как свидетель, а в конце концов ты главный подозреваемый». Но по возвращении домой ненависть моя притупилась, и я почувствовал, что больше ко мне подсылать никого не станут, однако спокойствие не приходило.

На следующий день я собрал друзей в английском пабе возле площади Ушакова и хотел рассказать им историю старика, тем самым заручившись поддержкой, но как только мы сели, желание рассеялось, и я, довольный тем, что мы в принципе вместе, заговорил о работе, приглашая всех на финальную вечеринку лета, где, несмотря на санкции, играл отличный британский диджей. После мы удивлялись, что Вадик Межуев наконец-то решил жениться – предстоял мальчишник, затем свадьба.

Расходились мы по домам с чувством радости и единства; я ехал в такси, думая, что в любой момент могу позвонить друзьям, и решится любая проблема, тем более такая, как Гриша. Был ещё вариант – поговорить с отцом, он бы дёрнул своих товарищей – силовиков, афганцев, но с этим я решил повременить; внутри оседала уверенность, что всё должно разрешиться само собой, согласно здравому смыслу.

Днём позвонила жена. Голос её дрожал, как жестяной козырёк крыши на ветру. Я давно не слышал такой смеси ненависти и страха.

– Ксюше нужен охранник! – сразу же выдала она.

– Что?! – интонация, напор обескураживали.

– Нашей дочери нужен охранник! – её голос задрожал ещё сильнее. – На улице к ней подскочил какой-то мужик и плеснул колой в лицо.

– Плеснул в лицо? – я вскочил с кровати, отыскал сигареты.