Джон Ирвинг - В одном лице

Эльмира жаловалась, что дедушка Гарри «постоянно начищает» чертову винтовку; очевидно, он вытирал ружье о платья бабушки Виктории, по крайней мере, ружейная смазка обнаружилась на многих ее вещах. Необходимость то и дело отдавать их в химчистку расстраивала Эльмиру. «Он обещал мне, что не будет охотиться, какая уж охота на лыжах в его возрасте, — но он начищает и начищает эту проклятую винтовку!» — сказала она Ричарду.

Ричард спросил самого дедушку Гарри. «Какой смысл держать ружье, если не следишь, чтобы оно было вычищено», — сказал Гарри.

«Но может, лучше тебе надевать свою одежду, когда начищаешь ее, Гарри, — сказал Ричард. — Ну то есть джинсы, старую рубашку. Что-нибудь, что Эльмире не надо было бы отдавать в химчистку».

Гарри не ответил — по крайней мере Ричарду. Но Эльмире он велел не волноваться. «Если я застрелюсь, Эльмира, обещаю, что тебе не придется все это убирать».

Теперь, разумеется, Эльмира и Ричард начали переживать, как бы дедушка Гарри не застрелился, а я все думал об этом начищенном до блеска ружье. Да, меня тоже беспокоили намерения дедушки Гарри, но, если честно, я был рад, что чертова винтовка в рабочем состоянии. Если быть совсем честным, я не так волновался за дедушку Гарри, как за себя . Я знал, что сделаю, если заболею. Будучи уроженцем Вермонта, я не стал бы колебаться. Я поехал бы домой в Ферст-Систер — в дом дедушки Гарри на Ривер-стрит. Я знал, где он держит винтовку; я знал, где Гарри хранит патроны. «Ружье на вредителей», как называл его дедушка, вполне сгодилось бы и для меня.

В таком состоянии ума, преисполненный решимости не плакать, я приехал в Шорт-Хиллс, штат Нью-Джерси, чтобы навестить своего умирающего друга Тома Аткинса, которого не видел двадцать лет — в буквальном смысле полжизни.

Не будь я таким тупицей, я мог бы догадаться, что дверь откроет мальчик, Питер. Следовало ожидать, что нас встретит почти точная копия Тома Аткинса — такого, каким я его увидел впервые, — но я все равно онемел.

— Это его сын , Билли, скажи что-нибудь, — прошептала мне на ухо Элейн. (А я, разумеется, изо всех сил боролся с собой, чтобы не расплакаться.) — Привет, я Элейн, а это Билли, — сказала она мальчику с волосами морковного цвета. — А ты, наверное, Питер. Мы старые друзья твоего папы.

— Да, мы вас ждали, входите, пожалуйста, — вежливо сказал Питер. (Мальчику только что исполнилось пятнадцать; он подал документы в школу Лоуренсвилл на второй год обучения и теперь ждал ответа.)

— Мы не знали точного времени вашего приезда, но сейчас удачное время, — говорил Питер Аткинс, впуская нас с Элейн. Мне захотелось обнять мальчика — он дважды произнес «время», у него не было ни следа речевых проблем, — но, учитывая обстоятельства, мне хватило ума не дотрагиваться до него.

Сбоку от роскошной прихожей была довольно пышного вида столовая — где никто (и никогда) не обедает, подумал я, — и тут мальчик сообщил нам, что Чарльз только что ушел.

— Чарльз — это папин медбрат, — объяснил Питер. — Он следит за катетером — нужно промывать его, иначе он забьется, — сказал он нам с Элейн.

— Забьется, — повторил я; это были первые мои слова в доме Аткинсов. Элейн ткнула меня локтем под ребра.

— Мама отдыхает, но она сейчас спустится, — сказал мальчик. — Где сестра, я не знаю.

Мы прошли по коридору первого этажа и остановились у закрытой двери.

— Здесь раньше был папин кабинет, — сказал Питер Аткинс; он помедлил, прежде чем открыть дверь. — Но наши спальни на втором этаже — а папа не может подниматься по лестнице, — продолжал Питер, все еще придерживая дверь. — Если моя сестра тут, с ним, она может закричать — ей всего тринадцать, скоро будет четырнадцать, — сказал мальчик нам с Элейн; он держался за ручку двери, но еще не был готов впустить нас. — Я вешу примерно сто сорок фунтов, — сказал Питер Аткинс так спокойно, как только мог. — Папа потерял в весе с тех пор, как вы его видели, — сказал мальчик. — Сейчас он весит почти сто — может, девяносто с чем-то фунтов.

И он открыл дверь.

«Мое сердце разрывалось, — сказала мне потом Элейн. — Мальчик так старался нас подготовить». Но мое знакомство с этой проклятой болезнью только начиналось, и подготовиться оказалось невозможно.

— А, вот она где — это моя сестра, Эмили, — сказал Питер Аткинс, наконец впустив нас в комнату, где лежал его умирающий отец.

Пес, Жак, был шоколадного цвета лабрадором с бело-серой мордой — старый пес, я понял это не только по седой шерсти на носу и вокруг пасти, но и по тому, как медленно и неуверенно он выбрался из-под больничной кровати, чтобы встретить нас. Жак слегка приволакивал заднюю лапу; он едва заметно вилял хвостом, как будто это движение причиняло ему боль.