Джон Ирвинг - В одном лице

— Давайте попробуем еще разок, — поддержал его дедушка Гарри, хотя миссис Уайнмиллер и не появляется в этой последней сцене. (В парке сгущаются сумерки; на сцене остаются только Альма и юный коммивояжер.)

— Веди себя нормально, Билли, — сказала мне мама.

— Последний раз, — сказал я, улыбнувшись так мило, как только мог — и маме, и тете Мюриэл.

— Вода… очень холодная, — начала Мюриэл.

— Вы что-то сказали? — обратился я к ее груди — живо , как и указано в ремарке.

«Актеры Ферст-Систер» давали премьеру Теннесси Уильямса в нашем маленьком театре примерно через неделю после моего выпуска из Фейворит-Ривер. Ученики академии никогда не ходили на спектакли любительского театра; поэтому было не важно, что все, кто жил в интернате, в том числе Киттредж и Аткинс, разъехались по домам.

Все представление, до двенадцатой и последней сцены, я просидел за кулисами. Меня больше не волновал неодобрительный взгляд мамы на дедушку Гарри в образе женщины; я уже узнал все, что хотел об этом знать. Миссис Уайнмиллер «была в детстве избалованной, эгоистичной девчонкой и сохранила нелепую ребячливость и в зрелые годы, прячась за нее и оправдывая ею свою полнейшую безответственность. Знакомым жена мистера Уайнмиллера известна как его „крест“».

Мне и маме было очевидно, что свой образ раздражительной миссис Уайнмиллер дед срисовал с бабушки Виктории, показав, каким «крестом» она была для него. (От самой бабушки это тоже не укрылось; она сидела в первом ряду, как обухом по голове ударенная, пока Гарри потешал зрителей своим фиглярством.)

Маме пришлось суфлировать обоим малолетним актерам, которые буквально уничтожили пролог. Но в первой картине — когда миссис Уайнмиллер в третий раз заверещала: «Куда девался мороженщик?» — зал взревел от смеха. В конце пятой картины миссис Уайнмиллер произносит последнюю реплику, издеваясь над своим мужем-подкаблучником: «Сам ты невыносимый крест, пустомеля несчастный…» — прокудахтал дедушка Гарри, и занавес опустился.

Это была лучшая пьеса, которую Нильс Боркман когда-либо ставил на сцене «Актеров Ферст-Систер». Приходится признать, что тетя Мюриэл великолепно сыграла Альму; мне было трудно представить, чтобы мисс Фрост могла состязаться с подавленностью исполнения моей нервной тети.

Кроме подсказывания реплик юным актерам в прологе, маме не осталось работы; никто не переврал ни строчки. И хорошо, что маме не пришлось больше никому суфлировать, поскольку вскоре после начала мы оба заметили в первом ряду зрительного зала мисс Фрост. (То, что бабушка Виктория обнаружила себя сидящей в одном ряду с мисс Фрост, вероятно, тоже отразилось на ее контуженном виде; вдобавок к тому, что ее муж изображал на сцене сварливую жену и мать, бабушке Виктории пришлось сидеть через какие-то пару кресел от борца-транссексуала!)

Заметив в зале мисс Фрост, моя мать невольно просуфлировала: «Да чтоб тебе всю жизнь в кошачий лоток срать!». Разумеется, мисс Фрост выбрала место в переднем ряду не случайно. Она знала, где обычно находится суфлер; она знала, что я всегда сижу рядом с суфлером. Если мы ее видели, значит, и мисс Фрост могла видеть нас. И в самом деле, на протяжении всей пьесы мисс Фрост не обращала внимания на актеров на сцене; она продолжала улыбаться мне, пока мама постепенно приобретала тот же контуженный вид, что и бабушка Виктория.

Как только на сцене появлялась Мюриэл-Альма, мисс Фрост доставала из сумочки пудреницу. Пока Альма изображала подавленность, мисс Фрост разглядывала в маленьком зеркальце свою помаду или слегка припудривала нос и лоб.

Перед занавесом, скрывшись за кулисами с криком «Такси!» — и оставив Мюриэл искать жест, который (без слов) подразумевал бы одновременно «изумление и неотвратимость» — я столкнулся с мамой. Она знала, где я спускаюсь со сцены, и успела перехватить меня.

— Билли, ты не будешь говорить с этим существом , — сказала мама.

Я предвидел это столкновение; я много раз репетировал, что скажу матери, но не ожидал, что она даст мне такую идеальную возможность для атаки. Ричард Эбботт, игравший Джона, должно быть, отлучился в уборную; его не было рядом, чтобы помочь ей. Мюриэл оставалось еще несколько секунд на сцене — после которых начнутся громкие, все заглушающие аплодисменты.

— Я буду говорить с ней, мама, — начал я, но дедушка Гарри перебил меня. Парик миссис Уайнмиллер съехал набок, а ее огромные фальшивые груди сбились в кучу, но теперь она не требовала мороженого. Она больше не была ничьим крестом — не в этой сцене, — и дедушка Гарри не нуждался в суфлере.