Джон Ирвинг - В одном лице

Я как раз вспоминал о миссис Киттредж, когда мы с Томом заметили мисс Фрост. Она сидела на трибуне в первом ряду, у самого мата. (Миссис Киттредж в тот единственный раз сидела на последнем ряду, словно в знак предельного равнодушия к клубку пыхтящих и гримасничающих борцов на мате.)

— Билл, посмотри, кто пришел — вон там, в первом ряду. Видишь ее? — спросил Аткинс.

— Знаю , Том, — я ее вижу, — сказал я.

Мне тут же пришло в голову: а вдруг мисс Фрост часто или даже постоянно посещала состязания борцов? Если она была частой гостьей на домашних матчах, как могло получиться, что мы с Элейн ее не заметили? Мало того, что мисс Фрост была высокой и широкоплечей; не только ее габариты производили впечатление. Если она постоянно садилась в первом ряду, как вообще можно было ее не заметить?

Сидя возле мата и наблюдая, как борцы разминаются, мисс Фрост, похоже, чувствовала себя как рыба в воде. Я сомневался, что она заметила меня и Тома Аткинса, поскольку она ни разу не взглянула вверх, на дорожку — даже во время разминки. А после начала состязания все взгляды прикованы к мату и борцам на нем, разве не так?

Поскольку Делакорт боролся в легком весе, он выходил на мат одним из первых. И если Делакорт играл шута Лира как умирающего медленной смертью, то ровно так же он и боролся; наблюдать за ним было сущим мучением. Делакорту удавалось сделать так, что весь матч напоминал медленную смерть. Постоянное голодание давало о себе знать. Казалось, он совершенно изможден — одна висящая кожа да торчащие кости. Делакорт выглядел так, словно умирает от голода.

Он был заметно выше большинства своих противников; в первом раунде он зачастую побеждал по очкам и сохранял преимущество после второго — и вот тут он начинал уставать. В третьем раунде для Делакорта наступал момент расплаты за поддержание веса.

Каждый матч Делакорта завершался тем, что он отчаянно пытался сохранить ежесекундно убывающее преимущество. Он уклонялся от противника, он сбегал с мата; ему все тяжелее было держаться на ногах. Голова Делакорта повисала, язык высовывался из уголка приоткрытого рта. Если верить Киттреджу, бензин у Делакорта стабильно кончался в третьем раунде; матч для него всегда длился на пару минут дольше, чем нужно.

— Держись, Делакорт! — неизменно кричал кто-нибудь из зрителей; вскоре все мы начинали скандировать этот призыв.

— Дер-жись! Дер-жись! Дер-жись!

В этот момент мы с Элейн переключали внимание на тренера борцовской команды — сурового старика с кривым носом и ушами, напоминавшими цветную капусту. Почти все называли тренера Хойта по имени — Херм.

Когда в третьем раунде Делакорт начинал умирать, Херм Хойт брал полотенце из стопки на скамье команды, ближайшей к судейскому столу. Тренер Хойт всегда садился рядом с полотенцами, как можно ближе к судьям.

Пока Делакорт старался «продержаться» еще немного, Херм разворачивал полотенце; он был кривоногим, как многие старые борцы, и когда он вставал со скамьи, казалось (на какую-то секунду), что он готовится придушить этим полотенцем умирающего Делакорта, но вместо этого он натягивал полотенце себе на голову. Тренер Хойт заворачивался в полотенце, будто в капюшон; из-под полотенца он следил за последними истекающими секундами Делакорта, поглядывая на часы и на судью (который в эти убывающие секунды третьего раунда обычно сначала выносил Делакорту предупреждение, а затем штрафовал его за уклонение от боя).

Зрелище медленного умирания Делакорта было для меня невыносимо, и я смотрел на Херма Хойта, который тоже по-своему умирал под полотенцем — одновременно от ярости и сочувствия. Я и Тому Аткинсу посоветовал смотреть лучше на старого тренера, чем на долгую агонию Делакорта, поскольку Херм Хойт раньше, чем кто-либо другой (включая самого Делакорта), понимал, продержится ли Делакорт и победит или все-таки наконец умрет и проиграет.

В ту субботу, пережив очередной околосмертный опыт, Делакорт продержался и победил. Он сошел с мата и рухнул на руки Херму Хойту. Старый тренер сделал то же, что делал всегда — независимо от того, побеждал Делакорт или проигрывал. Он накрыл голову Делакорта полотенцем, и тот, шатаясь, проковылял к скамье своей команды, где и остался сидеть, всхлипывая и хватая ртом воздух.

— В кои-то веки Делакорт не полощет и не сплевывает, — саркастично заметил Аткинс, но я в это время смотрел на мисс Фрост, и неожиданно она тоже взглянула на меня и улыбнулась.