Виктория Лебедева - Без труб и барабанов

Она считала дни до отъезда сестры. Потихонечку отмечала в календарике. Запирала ушедшие сутки в чернильный кружок. Не потому, что не любила сестру. Просто Ольга ее будоражила. Раздражала. Одним своим присутствием она как будто пыталась доказать — счастье существует. И не просто существует — оно существует, ничем не нарушая покоя, никому не причиняя вреда. Она наблюдала за Ольгой и с удивлением отмечала, что, оказывается, счастье и покой не есть взаимоисключающие величины. Что «надо» и «хочу» вполне могут гармонично совпадать — как эта скандинавская ходьба… Не потому Олька каждое утро шла на улицу с палками, что ей врач велел, а потому, что так привыкла — и прогулка была ей в радость. Так просто? Неужели все так просто?

Свобода — вот что больно кололо. Хотелось думать, что это европы набаловали ее, а в России жить так невозможно, не дадут. Но следом шла мысль — кто не даст? Почему невозможно? Она — пенсионерка. Чем бы ни занялась — времени уж точно хватит. И вот ей захотелось гулять каждое утро. Не на рынок, не до банка, не до поликлиники или аптеки, даже не до церкви — а просто так. Просто так выйти и идти, куда глаза глядят. Кто мог ей помешать и что? Вышибалы? Домашние дела?.. Она пыталась представить себя идущей по улице без всякого дела — и не могла. Свободной — не могла. Если она начнет просто так гулять — что подумают люди?

В новой реальности, куда негаданно попала Татьяна Александровна в начале девяностых, принято было думать, что свобода равняется деньгам. Она и думала послушно — в составе прочего электората. Но теперь смотрела на Ольгу, и не сходилось — даже тут не сходилось. То есть свобода была равна деньгам — если речь заходила о географической свободе или о свободе обладания предметами и услугами. Но это было снаружи — а внутри? Разве невозможность дальнего перемещения или покупки свиного эскалопа по четыреста рублей за кило — это была уже полнейшая тюрьма? Ну нет же! Уж в этом Татьяна Александровна могла быть уверена. Во времена оны была у нее и должность, и доход — тогда она сама выбирала малое, отказываясь от самого намека на избыток. И даже если делала это не искренне, а немножко напоказ — как будто кто-то следил за ней, каждый шажок расписывая и подсчитывая суммарный балл, — все-таки это был личный выбор… вот и батюшка в церкви ее за такое поведение всегда хвалил, называя ласково «стихийной христианкой»…

От подобных мыслей хотелось плакать. Это они не давали спать по ночам, а вовсе не Ольгино присутствие в доме. И от этого понимания, что сестра ничем перед ней не виновата — и никто не виноват, — еще горше хотелось, чтобы она поскорее уехала. Татьяне Александровне чудилось, будто и Ольга чувствует и оценивает разницу между ними. Оценивает и… смеется? Именно что смеется! Она бы на ее месте уж точно посмеялась. Слабости и глупости человеческой — в первую голову.

Она думала и думала об этом, и злилась все сильнее — на скандинавские палки, на абрикосы эти дорогущие… ну хоть бы спросила, прежде чем покупать, а можно ли человеку абрикосы, у человека, может быть, сахар высокий или язва желудка… но ведь нет — дались ей эти абрикосы, носит и носит… конечно, они вообще-то вкусные, но в принципе! А пуще абрикосов раздражал рюкзачок с ублюдочной собакой. Разве она, Татьяна Александровна, позволила бы себе нацепить на спину эту карикатуру и пойти вот так в город? Взрослая женщина?! Практически старуха?! Да никогда! Она бы и Женьке не позволила, будь ее воля, с этой собакой ходить! Только Наташка как рот откроет да как заорет: «Не тронь ребенка!» Умные все. Свободные. Никаких им в жизни ни приличий, ни правил, ни авторитетов. Об одном удовольствии думают.

В какой-то момент обида сделалась нестерпимой. Накатила, как большая волна, — впору захлебнуться. Надо было плыть, подняться над водой и глотнуть воздуху.

Татьяна Александровна выглянула в коридор. Наташка сидела, уткнувшись в ноутбук, Женька гоняла своего электронного мальчика — только в ванной шумела вода. Не включая света, на цыпочках подошла к вешалке, протянула руку. Взяла проклятые палки, прислоненные в темном углу. Примерилась. Что же все-таки Ольга в этом находит?

Мягкие рукоятки удобно легли в ладони. Палки оказались легкие, почти невесомые. Сделала три шажка, от двери и до старой тумбочки — туп-туп-туп. Идти было удобно. А впрочем, ничего особенного — просто дополнительная опора и все. Слезы покатились по щекам. Да будьте вы прокляты со своими палками! Со своей скандинавской ходьбой! Со своей свободой — внутренней и какой угодно!