Геннадий Прашкевич - Человек Чубайса

– Большому куску рот радуется, – понял мои мысли Шурка. Что-то он действительно нервничал. – Нравится заведеньице? Мы с тобой найдем надежного управляющего, чтобы самим не стоять за прилавком. Всосал? А бывшего таксиста выкурим. Как одинокую осу. Видишь, под стрехой уже кирпич сыпется? Надо бы ремонт провести, а Костя гоняет по окрестностям шашлычников с лотками и думает, что развивает отечественную экономику.

На стеклянной входной двери красовалась картонка: «Закрыто», но Шурка без раздумий толкнул дверь.

В просторной светлой зале, густо заставленной дешевыми пластмассовыми столиками, стояла у стойки, покрытой нержавейкой, улыбчивая молодая женщина, в кудряшках по плечи, как овца. На ней была светлые блузка и такая же светлая юбка с претензиями. Наверное, зашла к Косте Воронову; три его работницы за столиком у окна допивали кофе-экспресс.

Это меня страшно удивило.

Какой такой перерыв в самое горячее время суток?

Зато Костя ничем не удивил: самый обыкновенный здоровый кабан, ушастый и крепкий. Светлые брюки толстили бывшего таксиста, полосатая рубашка, заправленная в брюки, подчеркивала брюхо. Но, возможно, он гордился этим. Я, например, знал человека, который гордился тем, что у него шесть пальцев на левой руке, дескать, пивную кружку ловчей держать. Не знаю, кем являлась для Воронова кудрявая женщина, стоявшая у стойки, но Костя при кудрявой явно не хотел выглядеть идиотом. В любое другое время, в любой другой обстановке – все, что угодно, но не при ней. Шурка это, видимо, понял, потому что заорал с порога:

– Костя, ты анализы сдал?

– Какие анализы?

– На глистов.

Шурка вдруг изменился. Он точно в этот день нервничал. Я видел, что он нервничает, может, предчувствовал что-то. Говорят, такое бывает. А может, не любил Костю. Даже скулы у него выперли и взгляд стал колючим. «Тебе, Костя, – заорал он на все заведеньице, – глистов лучше вывести сразу и навсегда, чем оплачивать штрафы!»

– Это Шурка Сакс… – кивнул Воронов побледневшей кудрявой подружке так, будто она сразу должна была все понять. Но если кудрявая и слышала раньше о Саксе (наверняка, слышала), то анализы на глистов ее буквально убили.

– Книгу купил? – орал Шурка, подходя к стойке и тыкая пальцем в какую-то растрепанную книжку. – Косишь под интеллигента?

Подружка Воронова смотрела на Шурку с нескрываемым ужасом. Зато бывший таксист смотрел злобно. Вблизи его лицо показалось мне каким-то недоделанным: все смазано, только глаза горят. «Я в твоем возрасте разгружал вагоны…» – начал он зловеще, пытаясь вернуть престиж, но Шурка обидно ввернул:

– Пока не застукали!

И протянул руку.

Я думал, что Костя врежет ему по руке.

Я обязательно врезал бы, но бывший таксист и это съел.

Злобно засопев, он полез в карман и выложил на Шуркину ладонь несколько банкнот, стянутых красной резинкой.

– Видишь как просто, – нагло хохотнул Шурка. – Это даже китаец поймет. А Косте я премию обещал, – все так же нагло объявил он Костиной кудрявой подружке, забывшей улыбчивость. – Как только выведет глистов, я ему голубые штаны пошью. – И глянув на тихих работниц, испуганно потянувшихся на кухню, еще более нагло кивнул: – Знакомься, Костя, это Андрюха.

Я кивнул, потому что было ясно, что бывший таксист руку мне не протянет. Он только подозрительно пробурчал:

– Что-то с другими ты меня не знакомил…

– А другие бы тебе не понравились, – нагло сообщил Шурка. – Уважай Андрюху, он большой человек. Он в Америке учился, не задирай нос. Андрюха там с негритянкой спал, – счел нужным объявить Шурка кудрявой Костиной подружке, побледневшей от такого сообщения. – Это как с обезьяной. Или с овцой клонированной. У них у всех пятки розовые. Это у негритянок. Точно я говорю, Андрюха?

Поняв, что никаких решительных действий ждать от Воронова не приходится, кудрявая подружка пришла, наконец, в себя. Презрительно фыркнув, она презрительно поплыла к выходу. Не знаю, чего она ждала, в самом деле. Может, драки, хотя бы перепалки словесной, но, видимо, это был не Костин стиль – не собирался бывший таксист затевать драку в собственном заведении. Да и к чему? С собственной крышей. Пытаясь снять напряг, я спросил, почему на вывеске выведено «Брассьюри»? – но Костя мне не ответил. Он мрачно смотрел, как уходит его кудрявая подружка (кто знает, может, навсегда), а когда дверь шумно захлопнулась, вздрогнул.

Почему-то это страшно не понравилось Шурке.

Подняв со стойки пузатый стеклянный фужер, он брезгливо его обнюхал: