Геннадий Прашкевич - Человек Чубайса

Например, Долган почему-то решил, что Костя Воронов тайком капает на него Филину. Когда, отлежавшись после выпивки в той кафушке, я появился в «Брассьюри», бывший таксист сидел в башенке опечаленный. «Смотри, что творит плешивый, – показал он мне синяки на животе. – Он убить меня хочет». Вообще-то я в такие дела принципиально не вмешиваюсь, но тут с плешивым поговорил. «Пошел ты! – сказал мне Долган. – Ты кто такой, чтобы тебя слушать?» Но когда я припер его затылком к холодной кирпичной стене, он раскололся: «Я все равно этому козлу яйца отвинчу. Он на меня капает».

На самом деле Воронов не капал.

Просто однажды в «Брассьюри» заехал сам Филин.

Он редко заглядывал в подконтрольные заведения, но вот почему-то уважил Воронова. Впрочем, сам Костя мог и не знать, кому подает холодное пиво, но Долгана эта история расстроила. Он решил, что капает Костя. А потом пошли глухие слушки о том, что Долган якобы поставил Филину какие-то условия. Долган псих, конечно, но само появление таких слушков говорило о том, что Долган или действительно поимел на чем-то Филина или сильно блефует. Однажды опечаленный Костя, на которого чаще, чем на других сваливались неожиданные громы и молнии, рассказал мне, что, круша посуду в «Брассьюри», пьяный Долган орет о том, что теперь это его территория. В том смысле, что теперь эта территория именно Долгану принадлежит, а не Филину. О самом Воронове, понятно, и речи не шло. «У меня тут теперь одни убытки, – пожаловался бывший таксист. – Этот плешивый влетает мне в крупную копеечку. Он псих, я не могу так».

«А ты сваливай в другое место».

«Ты что, ты что, Андрюха? – испугался Воронов. Даже оглянулся, будто нас могли подслушать. – Где это, скажи, будет по другому?»

«Ну, тогда чего жалуешься? Нет рогов, на пацанов не кидайся».

Втайне я, понятно, надеялся, что бывший таксист сломается. Сломается и скажет: «Вот, значит, решил я, Андрюха. Вступай в мое дело, Андрюха». Вот тогда я бы приструнил Долгана. А так что?

Точно, голова у меня в ту осень ехала.

Я все ненавидел, но держался. Пытался припомнить номер «жигуленка», из которого стреляли в Шурку. Пытался узнать, на каком кладбище похоронили Шурку. Пацаны молчали, говорили – этим занимался сам Филин. Иногда вспоминал Вадика Голощекого, вот бы с кем поболтать, он бы многое мне рассказал . Это же просто, это даже китаец поймет, скрипел я зубами. А иногда вспоминал нежную тварь из «Рыб».

Из-за этого как-то заехал к Юхе.

Юха мне не понравился. Пей отраву, хоть залейся! Благо денег не берут… Нехороший Юха был в тот вечер, то ли накурился, то ли довели его бесконечные безденежье и похмелье. Сколь веревочка ни вейся – все равно совьешься в кнут… Мы с ним раздавили бутылочку. Ох, родная сторона, сколь в тебе ни рыскаю, лобным местом ты красна да веревкой склизкою… Уходя, я бросил на стол пачку бумажных салфеток.

«Зачем?» – спросил Юха.

«Чтобы ты в них сморкался, блин!»

Юха намека не понял, да и не надо было так говорить.

Но давно не было дождей, стояло бабье лето, хотя по утрам уже здорово подмораживало. Все плыло в голове. Иногда я не мог понять, точно ли мы, например, ездили с Долганом и конкретным Толяном на пасеку к деду Серафиму? Конкретный Толян на мой вопрос сердито сопел, а Долган прямо остервенялся. Оказывается, хорошую перспективную квартиру на Маркса он так и не откусал. Наверное, Филин не позволил. Не сложилось у тебя с дедом, не подписал дед бумаг, сам виноват, сказал он Долгану, а лишнего шума нам не надо.

Вот Долган и остервенился.

Ну, и хрен с ним, решил я, пусть живет вредный.

Но иногда я как бы отчетливо слышал слова деда Серафима, обращенные к Долгану: «Время придет, тебя ни в один дом не пустят… Время придет, пойдешь из дома в дом, тебе никто не подаст… Ни корочки, ни копеечки…»

Что бы это значило? Что дед хотел сказать этим? Чем он нас таким опоил, что у плешивого Долгана копыта на него не поднялись? Лукавый, однако, дед. Шестикрылый.

А вот Долган совсем слетел с тормозов.

Несколько раз в присутствии пацанов резко обрывал Филина, а тот лишь страдальчески сводил брови: вот, сами видите, с каким дерьмом приходится работать. У меня от этих бровей холодок плавал по спине, знал я, к чему Филин сводит брови так страдальчески. А Долган хоть бы хны. Видно, впрямь чувствовал за собой что-то такое. Вел себя так, будто завтра все под него лягут.

Но это ошибочное чувство.

Я хорошо знал, что это ошибочное чувство.