Владимир Кулаков - Последняя лошадь

– Ну, Захарыч! Осэмени! – Эльбрус просительно посмотрел на Стрельцова.

– Не дай бог! – Сашка Гáлдин сделал страшные глаза.

– Почему? Он всегда так дэлает. Просто хочу, чтобы сегодня я это видел, спокойней как-то…

– Если Захарыч «осэменит», то родится ещё один такой, как ты – с кривыми ногами и бешеной головой, тогда пипец нашей Америке!

– А, если такой, как ты, то придётся вместо обрезания тебе вообще его отрезать – он ведь у тебя вместо головы! – намекнул Шамиль на любвеобильность Галдина и частые скандалы по этому поводу.

Сашка тут же отреагировал с озорной улыбкой:

– Я ему не хозяин. У него своя голова… на моих плечах.

– Ого! Скакать не мешает? Смотри, зацепишься, больно будет!

– Разговоры! – Казбек поднял руку. – Всё лишнее в сторону!..

Захарыч по своей многолетней привычке и сегодня благословил крестом выход артистов на манеж. Всё как всегда…

– В добрый час! Храни Господь!.. Вот я вас и «осэменил», сынки! На прощание… – Захарыч прикрыл веки и представил строгую очерёдность своего конного номера. Cейчас цирк погрузится в тревожную сумеречность. Зазвучит грустная кавказская мелодия стройного хора мужских голосов. Пространство заполнит музыка многоголосия, тихая, широкая, загадочная. В ней сразу оживут картины сотен исторических событий минувших дней. Занавес распахнётся. Манеж встретит малиново-лиловым мраком, и Казбек коротко скомандует: «Пошли!..»

Захарыч открыл глаза. Конный спектакль начался…

В красном тумане театрального света, словно в розовой пелене кавказского утра, когда предрассветное солнце, соскучившись за ночь, целует горные вершины, медленным аллюром ехали горцы. Они, как фиолетовые тени, скользили по кругу манежа, словно где-то в распадке горного ущелья крались абреки.

Из-под купола цирка зазвучал густой баритон:

Вспыхнул полный свет, словно солнце вырвалось из ночного плена, взлетев над горами. Всадники с гиканьем перешли в галоп, и закружилась каруселью кавказская история…

Джигиты выскакивали на манеж, исполняли головокружительные трюки и исчезали за кулисами, перепрыгивая на лошадях через барьер замкнутого круга. Сложность номера всё возрастала, и уже не хватало фантазии, что же ещё можно этакое виртуозное выдумать, галопируя на лошадях? А конники, под овации, всё удивляли и удивляли…

Захарыч с ассистентами принимали разгорячённых лошадей, подавали для заездов новых. Им, как в старые добрые времена, помогал Пашка. Всё работало безукоризненно, как дорогой часовой механизм. Всадники, традиционно, успевали между заездами шутить и «заводить» друг друга. Репертуар шуток был похожим, с небольшими импровизациями.

– Аллах акбар! – ударял пятками в бок своему коню Шамиль и пулей вылетал на манеж.

– Воистину акбар! – с оскалом куража на горбоносом лице выкрикивал Сашка Галдин и летел вслед за Шамилем. У них был парный заезд. Они и в жизни, и на манеже были не разлей вода.

Друзья носились по кругу, синхронно делая вокруг конских шей сложнейшие «таджикские вертушки». Шамиль в раже кричал, дико взвизгивая: «И-и-ха!». Галдин ему вторил не менее звучным: «Хэй-я!». Всё это сопровождалось, словно пистолетными выстрелами, оглушающим щёлканьем хлыста Казбека. Тот, в свою очередь, восседая в центре манежа на белоснежном коне, то и дело поднимая его «в свечу», подгонял лошадей и джигитов басовитым коротким: «Хэть!..»

– …Получи, фашист, гранату! – каламбурил ещё толком не отдышавшийся Шамиль, на ходу соскакивая за кулисами с лошади.

– Э-э! За фашиста отвэтишь! – хватая за уздечку разгорячённого коня по кличке Гранат, притворно возмущённо взмахивал кистью вверх Эльбрус. Он одним махом влетал в седло, успокаивал скакуна, похлопав того по мокрой шее, и разворачивался к манежу. Ему через заезд нужно было идти на «длинный обрыв». Джигит весь напрягался, подавался вперёд, ожидая, когда распахнётся фóрганг. Глаза его прищуривались и брали в прицел круглую мишень арены.

Занавес открывался, перепрыгнув через барьер, за кулисы возвращался Шукýр, который вместе с Аланом только что исполнял двойной пролаз «под живот». Алан, оставшись на арене, делал заднее сальто и приветствовал выезд Эльбруса, ударив себя в грудь. Всё как всегда…

– Хо-у-у! – словно ракета на взлёте звучало в чреве кулис и в мгновение ока перемещалось на манеж. Конь с наездником нёсся по кругу, почти ложась боком на ковёр. Копыта ахалтекинца барабанили по деревянному каркасу барьера. Эльбрус, бросив поводья, откидывался головой к молотящим задним ногам скакуна и вытягивался в струну, держась за стремя только одной ногой. Его рука в перчатке касалась плоти арены. Через полкруга от перчатки шёл дым… Так виртуозно «длинный обрыв» из джигитов не делал никто. Зал в очередной раз взрывался аплодисментами.